Е

Виктор ЕГОРОВ: мои друзья – Дантон и Демулен

PDF Печать E-mail

Текст - Виктор Егоров, фото - Владимир Стригунов; из архива автора   

ЗАСЕДАНИЕ СУДА, ГДЕ Я И МОЯ ГАЗЕТА – ОБВИНЯЕМЫЕ. НЕ СКАЖУ, ЧТО У ЖУРНАЛИСТОВ ТРУДНАЯ ПРОФЕССИЯ. НО ИНОГДА ПРИХОДИТСЯ ОЩУТИТЬ ЕЕ ГОРЬКИЙ ПРИВКУС. И ДОЛГО ДУМАТЬ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВНОВЬ ВЗЯТЬСЯ ЗА ПЕРО

ПОСЛЕ СОРОКА ЛЕТ БОРОДУ НЕ БРЕЮ. СОБЛЮДАЮ ДАВНЮЮ ТРАДИЦИЮ ПРЕДКОВ ПО МУЖСКОЙ ЛИНИИ

ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ Я ХОДИЛ НА ТРЕНИРОВКИ, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ, В ЧЕМ СИЛА «ПУСТОЙ РУКИ»

СТРЕЛЬБА ПО «КАБАНАМ» ЛЕГКА И БЕЗЗАБОТНА ТОЛЬКО НА СТРЕЛЬБИЩЕ

ИДЕАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО, ГДЕ ЦАРСТВУЕТ ПОРЯДОК И СПРАВЕДЛИВОСТЬ, МНЕ С РЕБЯТАМИ УДАВАЛОСЬ СОЗДАТЬ ТОЛЬКО В ЛЕСУ И ТОЛЬКО НА 14 ДНЕЙ СПОРТИВНЫХ СБОРОВ

БЫТЬ ПОСТОЯННЫМ ЧЛЕНОМ ЖЮРИ КОНКУРСОВ КРАСОТЫ – ЭТО КАК БЫ КАЖДЫЙ ГОД ВТАЙНЕ ВЫБИРАТЬ СЕБЕ НОВУЮ ЖЕНУ

ЛАРИСА, МОЯ СУПРУГА, ЗНАЕТ, ЧТО ЛУЧШЕ ЖЕНЩИН НЕТ И БЫТЬ НЕ МОЖЕТ

ОТКРОЮ СЕКРЕТ: В «ТЮМЕНСКИХ ВЕДОМОСТЯХ» Я ПУБЛИКОВАЛСЯ ПОД ПСЕВДОНИМОМ КУЗЛОН ХАРТЛИ. КУЗЛОН – ПО ИМЕНИ ПСА КУЗИ, А ХАРТЛИ – ПО ФАМИЛИИ ДИРИЖЕРА ОРКЕСТРА С «ТИТАНИКА»

НА СЪЕЗДЕ НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ РСФСР МНЕ СТАЛО ПОНЯТНО, ЧТО НЕ БОГИ ГОРШКИ ОБЖИГАЮТ

САМ В ХОККЕЙ ИГРАЮ ТОЛЬКО ДЛЯ СЪЕМКИ РЕКЛАМЫ, НО ЭТОТ ВИД СПОРТА УВАЖАЮ БОЛЬШЕ БОКСА И БОРЬБЫ

Эх, Стефан, который Цвейг, это ты виноват, что я стал журналистом! Не попади мне в детстве твоя книжка “Бальзак”, я стал бы столяром. Или плотником. Работал бы с деревом, строгал бы Буратино на досуге, и жизнь моя была бы усыпана золотыми ключиками.

А мне пришлось работать не по ливанскому кедру и даже не по сибирскому, и вообще не по дереву, а – по человекам.

Материал каверзный и шибко вредный. Вся душа моя в занозах, весь мозг в сучках, а руки – в стружках и опилках человеческих судеб, горестей и страданий.

Маманя моя, Федосья Семеновна, утверждает, что я решил стать журналистом в четвертом классе. Якобы мы шли с ней, она вела меня за ручку, я что-то капризничал, и она сказала, мол, с тобой, таким противным, никто вместе в одной бригаде работать не будет. А я, вроде как ответил, ну и пусть, я стану журналистом и уеду от всех в Америку.

Путает маманя. В 4-м классе я прочитал рассказик Чехова про малолетнего Ястребиного Когтя, который «сбежал» из дома в глухом российском городишке с припасенным заранее компасом, и сиганул бы далеко-далеко в Америку, если бы товарищ его, гимназист, не запорол великое странствие, испугавшись выйти на мороз и стужу из теплой квартирки, где так уютно и где мама кормит плюшками.

А я впечатлился Ястребиным Когтем, и перед своей маманей храбрился: я смелый, я – убегу, я не трус, и мне в Америку – как два пальца, сейчас, вот только штаны подтяну...

Побывал я потом, когда взрослым мужиком стал, в Америке. Туда уезжать – или мальчуганом, или никогда. Такой я вывод для себя сделал и полетел на Родину, обгоняя душой крылья боинга.

Журналистикой я увлекся чуть позднее, в классе 6-м или 7-м. У меня в детстве была странная привычка – брать в библиотеке книжки, которые никто не читал. Так мне в руки попал сначала здоровенный томик Жан Жака Руссо с его «Исповедью» и «Новой Элоизой», затем Ромен Ролан, а уж после этих «никому не нужных» – Стефан Цвейг.

Мы жили в маленьком поселке лесосплавщиков, а в советское время библиотека для людей, весь день работающих баграми или гаечными ключами в железном чреве катера-буксира, исправно заполнялась классикой мировой литературы.

Почему я не читал «Трех мушкетеров», не знаю. Почему не взял ни разу в руки потрепанного «Графа Монте-Кристо», не могу объяснить. Фантастику не читал, детективами не интересовался.

А вот Руссо и всю команду просветителей осилил за милую душу. Ничего из книг просветителей не помню, зачем читал ночь за ночью? Видимо, чтобы однажды подобраться к Бальзаку. И подобрался, и набрался.

Уж очень мне захотелось свою «человеческую комедию» написать. И влюбиться в женщину старше меня. И пить кофе тазиками, и по три месяца не вылезать из каморки, чтобы блуждать по миру богачей и денег, забыв про свои бесконечные долги, с блеском и нищетой вращаться в обществе куртизанок, которых в жизни стеснялся и боялся, идти маршем вместе с восставшими против революции крестьянами-шуанами, которые бродили с косами вдоль дорог и вспарывали животы комиссарам Республики.

Помню, как я завел отдельную тетрадь, нарисовал на обложке гусиное перо и принялся описывать прожитый день, имея намерение все отразить и всех упомянуть. Первую страничку я не дописал, мне как-то вдруг стало ясно, что я – не писатель.

Второй раз мне эта мысль, это открытие пришло в голову совсем недавно, месяца четыре назад, когда прошло 40 лет.

Но тот, кто однажды хоть что-то наваял пером, ,не выбросит перо никогда. Уже в 9-м классе я поступил в заочную школу юного корреспондента, а два года спустя – в университет.

Надо прожить всю жизнь, чтобы понять – после 14 лет я уже не менялся. И во мне не особенно много добавилось. Хорошо, что не убавилось.

Мой старший брат Вадим притащил откуда-то один томик Конан Дойля. И был в этой книжице с черной обложкой роман “Белый отряд”. И была этот роман о рыцарях Англии. В ней блестели мечи, натягивались луки и пенился напиток эль, попробовать который я мечтаю до сегодняшнего дня.

И все во мне сейчас, как тогда, в 14 лет, живет желанием записаться в Белый отряд и сражаться. И как тогда, в 14 лет, я знаю, за что надо сражаться – за общественный Договор, за Республику, за Свободу, Равенство и Братство. И знаю, кто должен быть рядом со мной – товарищи без страха и упрека. И знаю, какой должен быть я – рыцарь, доставший меч и готовый сражаться, даже если вражеское войско многочисленно и сильно, и я в окружении, и выхода нет.

Как в голове подростка замешались в одну кучу нравственные доспехи рыцарского благородства с идеалами Французской революции, знают только мои книги. Какие читал, такие и стали моей душой и моей головой.

Мой герой – Дантон. Знаменитые мушкетеры с таким героем, как говорится, рядом не валялись.

Робеспьер мне противен. Человек, предавший товарищей ради «идеи», для меня мертвый человек. А вот журналист Камиль Демулен, сподвижник Робеспьера, – это вылитый я.

Печально, что всем моим героям детства отрубили голову. Причем оптом и в один день. Но именно поэтому, возмущенный столь явной исторической несправедливостью, я им сочувствовал и жил где-то рядом с ними, думал о них и учился держать себя в руках в ту минуту, которая будет последней в жизни.

Как это ни странно, но, прожив жизнь, я вернулся в детство и теперь занимаюсь тем же самым – готовлю себя к последней минуте. Как Дантон.

Не школа и не поселок зэков-сплавщиков сформировали мой характер, не учителя чему-то научили. Грешно признаваться, но школьных учителей я не помню вообще. И ни одного урока не запомнил. Мне кажется, что я и в школу не ходил.

У меня строгая маманя, которая любит меня так, как не любит ни один человек в мире. Но и не она воспитала мой характер. Отца у меня не было. Кто тот злодей, который воспитал меня и научил жить? Стефан, который Цвейг, это к тебе вопрос. Это вопрос Конан Дойлю. И Жан Жаку, разумеется. А еще – милому брат-другу Федору Михайловичу Достоевскому и достопочтенному Михаил Евграфычу, тому самому, который не просто Салтыков, а сверху по мозгам еще и Щедрин, едрит его за ногу.

Отдельное спасибо за воспитание Николай Васильевичу. Кто таков? Гоголь, уважаемый и любимый мой учитель. Он всегда со мной, он – моя интеллектуальная родина.

30 лет я работаю журналистом. Написал такую «человеческую комедию» статей и репортажей, что даже писучий Бальзак слегка ворочается в космосе от осознания, что кто-то нарисовал буковок поболе, чем он.

Но, как и в случае с Демуленом, никто уже не помнит ни одной моей строчки и не читает ни одной моей статьи. Ладно, главное, что я помню о нем. Может, и обо мне кто-то будет помнить.

Я пережил свою «великую французскую революцию». Был лидером Народного фронта в Тюмени в конце 80-х годов прошлого века, то есть побывал в роли Дантона. Нельзя сказать, что я видел, как революция пожирает своих детей, но совершенно точно, что увидел другое “революционное” явление – плодами ее пользуются те, кто Дантону в подметки не годится. Кто для дела революции ничего не сделал, кто отсиживался в дальних углах общественной жизни.

Не революции пожирают своих детей, а вот эти тихушники, смышленые и расчетливые, пожирают революционеров, чтобы никто не мешал «умным парням» пользоваться плодами наступивших перемен.

На меня смена общественных формаций, произошедшая в России на моих глазах, никакого особого влияния не оказала. По-моему, она и на Россию никак не повлияла. Какой страна была, такая и осталась. Просто мы все узнали, что это за диалектическое понятие такое – богач-бедняк. С чем его едят.

Я видел российский «конвент» в начале 90-х годов и даже работал депутатом в Верховном Совете. Видел путч и был все три дня на площади перед Белым домом в августе 1991 года. Видел «восстание шуанов» и присутствовал в мятежной Москве в октябре 1993 года.

Пожалуй, кое-какие поправки в мой детский образ мыслей эти события внесли.

Не доводите людей до уличной вооруженной борьбы! Там, где собирается толпа, там умирают книги.

Безумие общества рождается на улице. Кровь делает это безумие, неотвратимым и беспощадным. А «умные парни» ждут, когда толпа вырежет себя и «парни» потирают руки от предощущения легкой добычи среди трупов героев и общественных развалин.

В последние дни я пишу такие статьи, какие Демулен писать бы не стал. Я не жажду революции, не призываю «К оружию!» и не хочу победы над шуанами. Я раньше Демулена, благодаря прошедшим столетиям, понял, что шуаны – это мои дедушка и бабушка, это крестьяне, которых замучили революционеры.

Если революция мучает моих дедушку и бабушку, нафига она мне нужна, такая революция. Когда в 1921 году в Тюменской области вспыхнуло крестьянское восстание, мои родственники видели, как коммунаров били по голове обухом топора, живыми кидали в прорубь и палками подталкивали под лед, чтобы они не могли всплыть. А спустя три месяца всех тех, кто казнил коммунаров, самих затолкали под лед родственники коммунаров.

Мне не надо объяснять, что такое «гражданское противостояние». Глупо и непростительно сейчас, в нашей сегодняшней жизни, властям города и области доводить людей до такого противостояния.

Об этом я и пишу статьи. Каждый день.

А что, я живу не в Париже, а в далеком сибирском городе. У сибиряков, чтобы преодолеть все климатические и прочие трудности, обязательно в хозяйстве должен быть скотный двор.

У нас, чтобы выжить, надо уметь колоть дрова и убирать вилами навоз. Думаю, французский Дантон запросто мог бы научиться орудовать вилами. Это был мужик простой. Даже стоя по колено в навозе, он остался бы героем.

Рыцарь свободы, непобедимый боец, единственным оружием которого было – слово.

Когда «друг и товарищ» Робеспьер поставили его перед выбором, замолчать или умереть, он выбрал – слово.

Над моей головой тоже кружатся черные птицы. Уже борода длинная и седая, а вот надо же, недавно ударил по ней бейсбольной битой какой-то молодчик. Подкрался сзади и вдарил. За статьи на общественно-болевые темы. Вернее, за статьи о деньгах, которые богачи воруют у бедняков. За призывы к разуму, к справедливости. За Свободу думать, писать и говорить.

Какой я сделаю выбор? Я вспомню речь Дантона в «народном» суде идейных головорезов и выберу – слово.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

ВИКТОР АЛЕКСЕЕВИЧ ЕГОРОВ

РОДИЛСЯ 10 МАЯ 1958 ГОДА В Г. ТАВДА СВЕРДЛОВСКОЙ ОБЛАСТИ.

В 1980 ГОДУ ОКОНЧИЛ УРАЛЬСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ.

ДЕСЯТЬ ЛЕТ РАБОТАЛ В ГАЗЕТЕ «ТЮМЕНСКАЯ ПРАВДА», ЗАТЕМ – ДЕСЯТЬ ЛЕТ В ГАЗЕТЕ «ТЮМЕНСКИЕ ВЕДОМОСТИ». ПОСЛЕДНИЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ – ЗАМЕСТИТЕЛЕМ РЕДАКТОРА ГАЗЕТЫ «КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА–ТЮМЕНЬ».

В 1990 – 1993 ГОДАХ – БЫЛ НАРОДНЫМ ДЕПУТАТОМ РСФСР.

СЕЙЧАС – В ГОДОВОМ ТВОРЧЕСКОМ ОТПУСКЕ.

страницы книги страницы книги

 
© 2011-2014 Издательство «Эпоха», © 2011-2014 Михаил Мельников, разработка сайта
Любое, В ТОМ ЧИСЛЕ НЕКОММЕРЧЕСКОЕ, использование материалов сайта категорически запрещено без согласования с издательством «Эпоха»