|
|
Родился я в деревне Девятириковка Омской области в 1937 году. В то время это была немецкая деревня меннонитского происхождения. Правда, узнал я о том, что мои предки были меннонитами уже на рубеже веков из публикаций директора Омского краеведческого музея Петра Петровича Вибе и от своих, уехавших в Германию, родственников.
Да и откуда мне было узнать о своем происхождении? По сведениям Советских энциклопедий меннонитов в СССР не было. И энциклопедии были не так уж далеки от истины, ибо образ жизни меннонитов был несовместим с колхозным образом жизни. Видимо, по этой причине во время «немецкой операции НКВД» в 1938 году из 42 тысяч расстрелянных советских немцев львиную долю составляли меннониты. Остальных Украинских меннонитов уничтожили в первые месяцы трудармии (куда их согнали за два-три месяца до Поволжских и Сибирских немцев). Сохранились бывшие сибирские меннониты, которых в трудармию забрали на три месяца позже. Какой именно религиозной конфессии придерживались мои односельчане, мне не ведомо. Меннонитские проповедники – в том числе и мой дед – в 1928 году были сосланы «за болота». И мои односельчане стали просто «верующие». Для них и русские, и немцы стали делиться на две категории: верующие и неверующие (неверующие, конечно, русские-коммунисты, других в нашей деревне не было). Хотя хранить немецкие Библии стало опасно, но вера в бога была выше страха репрессий. Хранилась немецкая Библия и в нашей семье.
Я здесь специально останавливаюсь на вопросах религии, ибо этот вопрос для меня был судьбоносным до 19-летнего возраста, пока я жил в семье и в своей немецкой среде. Сам я стал атеистом в двенадцатилетнем возрасте, когда из школьной программы узнал о происхождении человека и из научно-популярной литературы о структуре Вселенной.
Несмотря на мое пассивное религиозное противостояние с родственниками (а это две деревни – Девятириковка и Халдеевка), отношение ко мне и нашей семье было вполне доброжелательным. Еще бы, приезжая по делам в районный центр, односельчане всегда останавливались в нашей семье, и всегда их встречали приветливо. Да, если учесть, что моя сестра обе эти деревни обшивала... Недаром и сейчас, когда 80 процентов родственников уехало в Германию, каждый год мою сестру в Омске кто-то оттуда навещает. Добро не забывается.
Мои взаимоотношения с родителями. Во-первых, они для меня были самыми авторитетными людьми в житейских делах – недосягаемым примером для подражания. Но меня житейские дела интересовали мало – все витал в облаках, только вопросы мироздания меня интересовали. Объектами воспитания для родителей были моя старшая сестра и младший брат.
Хотя говорить о воспитании нас родителями не приходится. Воспитывала до середины 1950 года нас мать. Отец после ликвидации в мае 1950 года трудармии приступил к «воспитанию» уже взрослых детей. Я в это время уже стал атеистом. Мать, конечно, хотела, чтобы отец эту «дурь» из меня выбил. А как он мог? Его до войны семь лет (пока Ежова не «разоблачили») таскали на допросы как сына «врага народа». Потом, как потенциальный диверсант, в трудармии восемь лет (слава богу – жив остался!), да еще шесть лет комендантского учета (как бы из своего поселения не сбежал). Да, кроме того, после трудармии он работал в райцентре прорабом – должен показывать пример преданности идеям партии не только на работе, но и в быту. Так что какая уж там религиозная пропаганда в своей семье?! Да и что он, с образованием шесть классов церковно-приходской школы, мог сказать своим детям со средним светским образованием?
Но и с матерью у нас был достигнут компромисс: мы поклялись ей ни при каких обстоятельствах не нарушать Христовы заповеди. Выполнить эту клятву было нетрудно, ибо они ничем не отличались от десяти заповедей строителей коммунизма. А какому идолу молиться, какая разница? Мои предки, сообразуясь с конъюнктурой, тоже неоднократно меняли название своей религиозной секты. И все народы мира молятся своему, единственно правильному идолу.
Но религиозные разногласия не мешали миру и согласию в нашей семье. Всегда для нас родители были высшим авторитетом. Отец не курил, и нас с братом к этой пакости не приучил. Водку в меру принимали только по большим праздникам – два-три раза в год. Этого обычая и мы стремились придерживаться всю жизнь. Правда, от обязательных производственных попоек никуда не денешься (иначе пойдешь закладывать). Не все на производстве пьяницы. Но два-три алкаша, поддержанные руководством института, всегда заставят всех плясать под свою дудку. Только выйдя на пенсию, мы избавились от этой тяжкой необходимости.
Как я уже отметил, после трудармии отец работал в райцентре, куда его пригласили прорабом на строительство Кормиловской средней школы. С этим его переводом нам с братом сказочно повезло. Во-первых, появилась возможность вырваться из деревни; во-вторых, в райцентре была средняя школа, появилась возможность продолжить образование.
Перебравшись из деревни в районный центр, мы с братом попали из немецкого религиозного окружения в русское религиозное окружение. Но, русские нас своей религией не донимали, соответственно и своими на 100 процентов мы в новой для себя среде стать не могли. Но никаких конфликтов на религиозной почве в нашем районе не было. Все же немцы были второй по численности национальностью в Сибири. Шло взаимное влияние русских на немцев и немцев на русских. Дружно мы жили также с сосланными в Сибирь калмыками и эстонцами.
Главное для нас была учеба. Ну, а раз возможность учиться появилась, да еще и учебники появились, то было бы стыдно учиться не на «пятерки». Только по письму (русскому и немецкому) выше «четверок» подняться не удавалось. Но в аттестат зрелости мне по немецкому все же «пятерку» поставили (видимо по блату, чтобы не портить мне аттестат). Казалось, все дороги передо мной открыты. Правда, отец пытался охладить мой пыл: «В институт тебя не примут, ты немец.» Какое там! Я же живу в самой справедливой стране в мире! Правда, несколько остудил мой пыл, только что прошедший ХХ съезд, который нам наглядно показал, кто нами правит. Второй ушат холодной воды на меня обрушили, когда, чтобы не представлять меня к медали, мне в аттестат выставили лишнюю «четверку» по естествознанию. Это уже было серьезное предупреждение.
Но мы немцы – выпускники 1956 года из трех десятых классов Кормиловской средней школы – не образумились. Трое из шести немцев – выпускников школы – подали заявления в разные институты. И все трое поступили.
Да, но куда же поступать? Я в то время бредил астрономией. Но в Омске астрономов не готовили. А ехать дальше Омска – это из области фантастики. Еще была мечта стать педагогом. Но с моим, весьма ограниченным слухом все-таки лучше от этой мечты отказаться. Кроме того, поведение наших учителей после ХХ съезда наглядно показало нам, что учителя не имеют право говорить ученикам правду. Они, оказывается, все знали, но десять лет молчали. Мне это абсолютно не подходило. Да и не будем лукавить: в то время выпускников педагогических вузов поголовно отправляли в деревню. Это мне тоже не подходило. По той же причине мне не подходили сельскохозяйственный, ветеринарный, медицинский и автодорожный институты. Не подходили мне и любые учебные заведения, в которых надо было проходить медицинскую комиссию.
Так что выбор был невелик: машиностроительный институт, обработка металлов резанием. «Горячий» факультет меня тоже не прельщал. Конкурс – одиннадцать человек на место – я прошел. Этот выбор полностью соответствовал моей мечте: посвятить свою жизнь построению научного коммунизма.
Ура! После окончания института я наконструирую таких машин, что мы сразу коммунизм построим!
После окончания в 1962 году Омского машиностроительного института меня направили на один из тюменских заводов строить и конструировать машины для обслуживания ядерных боеголовок и ракетных установок. Такое направление меня весьма удивило: с одной стороны пятерку по естествознанию мне нельзя было выставить, машины же для обслуживания ракетных установок конструировать имею право!
На заводе я прошел путь от мастера, технолога до конструктора. По технологической службе я многому научился у своего шефа – Леонида Васильевича Анисина. Был он на год моложе меня, но многому уже на заводе научился, и меня научил ориентироваться в обстановке. С ним мы быстро стали соратниками. И хотя пути наши вскоре разошлись, но через много лет вновь сошлись, и опять сошлись в подходах проведения единой технической политики. Но это долгая история. В конструкторском отделе моим подлинным учителем стал главный конструктор завода – Юрий Дмитриевич Алфимов. Много добра он мне сделал, и я до конца жизни чувствую свою вину, что все же ушел от него. Больше я таких руководителей не встречал.
На заводе же я познал, что значит отсутствие хозяина на производстве. В шестидесятые годы заготовительные цеха работали с августа по декабрь в треть силы. Сборочные цеха до конца года уже были деталями обеспечены, а плана на следующий год еще нет. И не могло заводское руководство лишние смены загрузить хоть какой-то работой (например, товарами народного потребления – был же страшный дефицит!).
И если студенты еще в институте посмеивались над «неоспоримыми преимуществами социализма», то для меня настоящее прозрение наступило здесь, на заводе.
Хотя производство для меня и не было в новинку. Каждое лето, начиная с пятого класса, я работал на стройках разнорабочим. Так что с бардаком на производстве был знаком. Но тогда мне казалось, что бардак – характерная черта только строек коммунизма.
В 1966 году в Тюмени, как грибы после дождя, начали появляться нефтяные, затем и газовые институты. Какие в Тюмени нефтяники, если тут, кроме машиностроительного техникума, никаких технических учебных заведений вообще не было?! Поэтому институты приходилось формировать из тех кадров, которые на тюменских заводах были. Приглашали, конечно, специалистов из Москвы, Уфы и других городов, обещая им в Тюмени манну небесную. Увы, манка в Тюмени с неба не сыпалась, поэтому задерживался только каждый десятый. Чтобы привлечь в Тюменский край 200 тысяч специалистов, здесь должно было побывать два миллиона варягов. Поэтому упор приходилось делать на тюменских машиностроителей и переучивать их в нефтяников. Не избежал этой участи и я.
В какой институт идти? Было абсолютно все равно. Я ни в одном из них ничего не понимал. Пошел в филиал ВНИИСТа – там двухкомнатную квартиру через год обещали (и не обманули). Однокомнатная квартира у меня уже и на заводе была. Так что из-за этой причины можно было бы с завода не увольняться (в институте могли и обмануть с квартирой). И лишняя десятка, которую мне дали в институте, не была причиной моего увольнения с завода. Причина была в другом. Во-первых, общее поветрие. Но, главное, на заводе у меня квартира была ведомственная, а я уже был сыт по горло тем, что дальше семи километров не имел право отдаляться от своего дома – хотелось свободы. И главное – на заводе я себя, как инженер, полностью исчерпал. С моей работой могли справиться и техники (и справлялись). А в институте меня ждала неведомая работа, которую еще надо было осваивать. Творчество меня не пугало.
Три года я в институте творил – разрабатывал наполеоновские проекты – благо, ни к какому заводу институт не был привязан и мог чертить все, что ему заблагорассудится – все равно на полку. Весной 1970 года Юрий Петрович Баталин эту вольницу прикрыл. Уже шла с Тюменских месторождений большая нефть. На очереди был газ. А газ за Полярным Кругом. И Ю.П. Баталин принял решение осваивать газовые месторождения комплектно-блочным методом. Бригаду конструкторов, которой надлежало разработать комплект конструкторской документации на газосборный пункт ГП 2 Медвежьего газоконденсатного месторождения в поселке Пангоды, было поручено возглавить мне. Моим непосредственным шефом был Валерий Николаевич Будилов, но он по закону не имел право входит в состав конструкторской бригады. Да и я бы с удовольствием отказался – работы было на год, а Баталин требовал выполнить работу за два месяца – это абсолютно не реально. Отказаться от работы было невозможно, не хочешь – увольняйся. Но в нефтегазовые институты тебя уже не примут (на завод и так дорога заказана). Взялись. За три месяца, при 14-тичасовом рабочем дне, документацию в СУ-19 выдали. Месяц нам Баталин простил. Но не будем лукавить: еще месяц мы документацию на завод досылали.
Итак, в конце августа 1970 года мы первую документацию в СУ-19 выдали, а к новому, 1971 году, газосборный пункт в Пангодах (около Полярного Круга) был сдан в эксплуатацию. Вот что такое комплетно-блочный метод строительства! Осенью 1971 года на базе нашей конструкторской бригады был создан институт «СибНИПИгазстрой». Я же и принял первые 50 человек в этот институт. Только через месяц в институт пришел его главный инженер – Ройтер Михаил Шавелович – и взял формирование института в свои руки. За разработку конструкторской документации на первый объект в комплекто-блочном исполнении я был награжден медалью «За трудовую доблесть». Без стеснения могу сказать: было за что! Наша бригада дала толчок развитию совершенно нового направления обустройства нефтяных и газовых месторождений. Но начинали мы работу не на голом месте: уже несколько лет Игорь Александрович Шаповалов и Сергей Чамакавич Хамидуллин в СУ-19 изготавливали блочные котельные 2БВК. Их метод мы и позаимствовали при разработке документации на ГП-2.
Много можно было бы рассказать о комплекто-блочном методе строительства – ему я посвятил 20 лет своей жизни. Но эта статья не об этом. Начиная с 1992 по 2002 год я отработал на ТТМЗ-РМЗ. Но и этот период опустим. Остановимся на том, как я стал писателем.
Вырвавшись в 1950 году из немецкой деревни, я перестал интересоваться национальными проблемами. Ну, раз нельзя быть немцем, что из этого делать трагедию? Тем более что все немцы – верующие (по тем временам). Меня и русская культура вполне устраивает. Если бы в школе не надо было учить немецкий язык, какое было бы счастье! Для меня любая лингвистика – каторга. Дети у меня будут русскими (как и у брата). И никаких неудобств они уже испытывать не будут из-за своей национальности. В те годы нам еще на каждом шагу не тыкали под нос, что православные превыше всего, и соседи не интересовались: а какому богу ты молишься?
Но вот в начале 90-х годов все эти вопросы всплыли. Начали заявлять о себе в региональной печати и Поволжские немцы. И мы – Сибирские немцы (бывшие меннониты) оказались без роду, без племени. Обидно стало, как же так – жили-жили, и вдруг нас не стало. Создавалось впечатление, что я тут один остался. Ну, значит, мне и судьба выпала рассказать о своем народе. А тут еще в 2002 году в возрасте 65 лет меня выставили на пенсию. Так что все сошлось – сел за компьютер и написал трилогию «Не пыль на ветру». Писал без всякой надежды ее опубликовать. Но вот в 2005 году Богдан Давыдович Вигель сказал: «Я тоже немец» – и на свои деньги первую книгу трилогии опубликовал. Книга получила положительный отзыв не только среди немцев, но и среди тюменских журналистов и общественных деятелей. Положительный отклик книга получила и среди моих однокурсников.
Вторую книгу трилогии «Кукурузники» уже удалось опубликовать при финансовом содействии Министерства регионального развития. Книга прошла по номинации «Лучшая книга года». Так что надеюсь и на публикацию третьей книги «Долгая дорога в пропасть».
Теперь о моих учителях по жизни. О своих наставниках по работе я уже написал. Могли ли быть у меня наставники в моей деревне? Как помнит читатель, деревня до 1950 года была женская. Добрым словом могу вспомнить своих школьных учителей, особенно первую мою учительницу – Лилию Ивановну Фризен. К сожалению, через год ее перевели в Бородинскую семилетку, преподавателем русского и немецкого языка. В Кормиловской средней школе я бы выделил супружескую чету Першаевых из Ленинграда. Как они преподавали историю – заслушаться можно! Но когда Василий Михайлович нам после ХХ съезда сказал, что он все это знал, его ореол в моих глазах померк. Я был к нему по-юношески несправедлив, но прошлого не вернешь. После этого я окончательно отказался от карьеры преподавателя.
Могла ли моя жизнь сложиться иначе?
Всему, чего я достиг в жизни, я обязан своему отцу. Если бы он не вернулся из трудармии, если бы его не определили на постоянное место жительства в Кормиловку, нам с братом никогда бы не получить среднее, а затем и высшее образование. Второе мое везение, что в год окончания мною десятилетки состоялся ХХ съезд партии, который открыл нам – немцам – дорогу в институт. Так что жизнь моя и брата, и наших детей, могла бы сложиться совсем по-другому.
Доволен ли я жизнью? Я доволен, что удалось написать трилогию и удается ее напечатать. Но все же голубая моя мечта – довести ее до массового российского читателя. Но это пока через печать не удается. Поэтому после издания всей трилогии для Центров немецкой культуры попытаюсь опубликовать ее в Интернете.
И все же я, прежде всего, бывший инженер, и несу прямую ответственность за общее техническое состояние нашей экономики. А тут дела обстоят плачевно. Я за инженерную деятельность имею медаль «За трудовую доблесть», две медали ВДНХ, награжден значком «Изобретатель СССР», имею двенадцать авторских свидетельств. Но удовлетворения от своей инженерной деятельности нет. В нашей отрасли был один генератор идей – Юрий Петрович Баталин. Но не все его идеи были безошибочны. Идти же к нему с альтернативной идеей можно было только с заявлением на увольнение... И все же несмотря ни на что комплектно-блочный метод Ю.П. Баталина позволил на многие годы сократить сроки освоения нефтяных и газовых месторождений. В этом его огромная заслуга!
Говорят, двигатель прогресса – конкуренция. Конкуренция идей и проектов в нашей отрасли была. Не хватало самой малости – конкуренции конечной продукции. О какой конкуренции продукции могла идти речь при острейшем дефиците всего и вся?! Это и погубило «самую прогрессивную систему в мире». Увы…
О своих родственниках приходится писать коротко. После трудных 1990-х годов все наши дети и племянники, благодаря своей квалификации, работают. Бизнесменов среди них нет. Никто из них не пьет и не курит – не приучил их к этому дед и родители.
 
|
