|
|
Автор Попросил Геннадия Павловича поделиться воспоминаниями о том, как эти планы воплощались в жизнь, рассказать как можно подробнее о себе. И если на первый вопрос мой собеседник охотно говорил часами, то собственной персоны касался весьма редко. Почему? «Время не пришло», – отвечал он. Ниже вы прочтете записанные мною воспоминания и размышления Геннадия Павловича Богомякова: то, что он посчитал важным и возможным поведать о своей жизни и о том великом времени от первого лица.
РОДОМ Я ИЗ КЕМЕРОВСКОЙ ОБЛАСТИ, и когда меня расспрашивают о биографии, я порой шучу: раз, мол, по профессии – геолог, то и родился в Тайге. Но в разговоре-то заглавную букву в слове не обозначишь, и один товарищ даже обиделся: я, говорит, всерьез спрашиваю. И я, мол, серьезно отвечаю: есть такой город – Тайга.
После войны, в 50-х годах прошлого столетия, много говорили о геологоразведочных работах, о наращивании минерально-сырьевой базы страны. В 1948 году закончился первый этап восстановления народного хозяйства, и все задумались, как жить дальше. Особое внимание уделялось нефтяным ресурсам. Еще в 1932 году наш известный нефтяник, академик Иван Михайлович Губкин, на выездной сессии Академии Наук СССР в Свердловске сделал прогноз о нефтеносности Западной Сибири. Правда, специалисты знают, что прогноз этот немного за уши притянут, поскольку он слишком теоретический. А истинного строения Западной Сибири никто в то время, конечно, не знал. В геологическом отношении она была сплошным «белым пятном».
В предвоенные годы начали бурить первые, сравнительно неглубокие скважины в южных районах. Понятно, что ясности эта информация не внесла. И вот в 1948 году министр нефтяной промышленности Евсеенко Михаил Андрианович издал приказ перебазировать в Западную Сибирь ряд буровых и геофизических подразделений. Через три года из-под Челябинска, где он тогда работал, приехал Ю.Г.Эрвье, будущий начальник геологического главка, следом – молодые специалисты: будущий министр геологии РСФСР Л.И.Ровнин, будущий главный геофизик «Главтюменьгеологии» И.Л.Цибулин и другие. За бурение взялись всерьез, хотя концентрировать работы приходилось вблизи железных дорог и судоходных рек.
К началу войны мне было одиннадцать лет. Подросток, но по тем временам уже кормилец, добытчик. Очень любил природу, с детства охотился и рыбачил. Уходил на речку, ночевал на берегу. В семье были гончие собаки, и в войну я ходил с ними на зайцев, добывая по три-пять штук в день. Тащил домой на горбушке, согнувшись. По тем голодным временам это было важным подспорьем для нашей большой семьи. В 1943 году, за летние каникулы, получил квалификацию мастера-сапожника, так что при нужде и сейчас могу обувь себе скроить-сшить.
НА ГЕОЛОГОРАЗВЕДОЧНЫЙ факультет Томского политехнического института я поступил в семнадцать лет – на год раньше пошел в школу, поскольку рядом с ней жили. Тогда я, наверное, больше выбирал образ жизни, чем профессию. Ведь геолог рисовался романтиком, с молотком в руках и рюкзаком за спиной. Но когда на первом курсе встретились со студентами-фронтовиками, то я понял, что в подметки им не гожусь. Сколько среди них было великолепных людей!
Тогда было принято, что с третьих-четвертых курсов студенты летом отправлялись на производство, причем на инженерные должности. И я побывал на БАМе – еще до того, как позже возродили его строительство. Работал у границы с Монголией, на Яблоневом хребте в горной Шории.
В год смерти Сталина я поработал в Кузбассе, в экспедиции. Закончил аспирантуру, преподавал в родном политехническом. В конце 1956-го – начале 1957-го годов мой завкафедрой Владимир Александрович Нуднер, человек умный и мудрый, уговаривал меня остаться в институте – готовил себе замену. Я отказался. Но когда уже работал в Тюмени, пригласил его в ЗапСибНИГНИ. Он возглавил отдел и оставил о себе очень хорошую память. И на меня не обиделся, понял, что я вначале предпочел жизнь понюхать на производстве, а не преподавать сразу со студенческой скамьи.
Как промышленная отрасль, геология появилась позднее. Да и геологическая наука здесь тоже только зарождалась. К тому времени в Новосибирске появился филиал Академии Наук СССР, куда из политехнического института перешел работать известный нефтяник Михаил Калинкович Коровин. Вскоре основались экспедиции и подразделения авторитетных исследовательских организаций: ВСЕГЕИ и ВНИГРИ из Ленинграда, ВНИГНИ из Москвы, а также ученые из этих институтов. Руководил этой работой ленинградский профессор Николай Никитович Ростовцев, человек не от мира сего, редкий бессребренник, бесконечно преданный науке. Был разработан план бурения нескольких десятков глубоких так называемых «опорных» скважин. Общая идея заключалась в том, чтобы покрыть огромную Западно-Сибирскую равнину сетью этих опорных, использовать все известные тогда методы исследований и понять строение недр.
Первые результаты исполнения этого плана появились к концу 50-х. Пусть в аварийном режиме, но первый газовый фонтан ударил из Березовской скважины. Были заложены скважины и на центральной Оби. Стали вырисовываться основные закономерности геологического строения Западно-Сибирской равнины.
КАЧЕСТВЕННЫЙ СКАЧОК в представлениях о возможностях Западной Сибири случился на рубеже 50-60-х годов: ученые определяли потенциальные запасы углеводородов уже многими десятками миллиардов тонн. К тому времени знание геологии региона позволяло утверждать: основные запасы нефти и газа располагаются в Тюменской области.
Научные исследования и поисковые работы стимулировали не только споры о геологическом строении низменности – это как раз нормально. Параллельно шла реорганизация ведомств. Ликвидировали, было, вместе с другими и Министерство геологии. Правда, быстро спохватились, поняли, что нельзя его дробить по совнархозам. В 1957 году Мингео СССР создал в Новосибирске отраслевой институт СНИИГГиМС – Сибирский НИИ геологии, геофизики и минерального сырья.
Поскольку тюменским месторождениям предстояло определять стратегию не только Западной Сибири, но и страны, стало ясно, что Тюмени тоже надо обзаводиться своей наукой. Я к тому времени окончил аспирантуру родного Томского политехнического. Переехал сначала в сибирский филиал ВНИГРИ. А когда появился СНИИГГиМС, в двадцать семь лет стал его ученым секретарем и возглавил одну из поисковых экспедиций. Романтики хлебнули досыта.
В НОВОСИБИРСКЕ мне не пришлось долго работать. Было принято решение об организации в Тюмени филиала «СНИИГГиМСа», который в апреле 1960 года и появился. Меня, как молодого и не привязанного глубокими корнями к Новосибирску, в тридцать лет назначили директором филиала. При формировании коллектива большую помощь оказали местные власти. Председателем Тюменского облисполкома был Протазанов Александр Константинович, первым секретарем обкома КПСС – Косов Василий Владимирович, которого вскоре сменил Щербина Борис Евдокимович, работавший до этого вторым секретарем Иркутского обкома партии.
В институте появились прекрасные ученые. Сразу же удалось перетащить в Тюмень из Новосибирска очень солидную группу во главе с профессором Ростовцевым, который возглавлял в СНИИГГиМСе нефтяную часть. Он стал моим заместителем по науке. Вместе с Ростовцевым переехал в Тюмень Макс Яковлевич Рудкевич, который еще раньше вдоль и поперек исходил березовские места в поисковой партии. Появились в ЗапСибНИГНИ также Кальман Абрамович Шпильман, Иван Иванович Нестеров, только что окончивший аспирантуру в Свердловске.
Правда, не успел филиал как следует встать на ноги, как в СНИИГГиМСе сменился директор, и меня стали тянуть из Тюмени на его место в Новосибирск. Очень не хотелось уезжать, так как я успел плотно связаться с производственниками. И тогда уговорили занять место директора СНИИГГиМСа Ростовцева. Николай Никитович уехал, но и ему не судьба была осесть в Новосибирске. В 1964 году тюменский филиал превратился в полноценный ЗапСибНИГНИ, в директоры прочили меня, но мне надо было заканчивать докторскую, и я «отбился». А Протазанов уговорил министра назначить директором Ростовцева, который к тому времени понял, что зря уехал из Тюмени.
В то время заработала научная информация, добытая в ходе исследований по плану опорного бурения. Получили фонтаны на Шаимской площади, в Мегионе, в Сургутском районе. Сразу встал вопрос о резком усилении геологоразведочных работ, но оснащенность организаций была еще слабой, техника – изношенной. В мае 1962 года Совет Министров СССР издал постановление о развитии геологоразведочных работ в районах Западной Сибири. Нам дали современные тягачи, много тяжелой техники. Были поручения «Уралмашу», волгоградскому и другим заводам выпускать более современное буровое оборудование.
Первые нефтяные фонтаны заставили пересмотреть возможности Западной Сибири. Подсчет потенциальных запасов нефти и газа в стране, сделанный в 1958 году, оценивал всю их перспективу, по нынешним понятиям до смешного низкой: запасы газа, например, составили всего 7,8 триллионов кубометров. Сегодня здесь уже добыли более одиннадцати триллионов. Но в те годы и такая скромная цифра выглядела фантастической.
В начале 60-х Н.Н.Ростовцев выдвинул идею, что запасы углеводородов Западной Сибири могут составить 120 миллиардов тонн. В Мингео возмутились. Что же вы, говорят: один НИИ дает двенадцать миллиардов, другой – 24, третий – 36, и, наконец, 120! Летом 1962 года собралась коллегия министерства. Министр Петр Яковлевич Антропов выслушал доклады ученых и произнес монолог, поразивший всех участников заседания. В какой, мол, среде я нахожусь? Среди геологов или нет? И сделал вывод, который всех ошарашил: «Разве непонятно, непредвзятый анализ строения недр показывает, что в Западной Сибири может быть не менее 200 миллиардов тонн углеводородов!»
К чести министра, он очень дорожил советами крупного ученого, профессора Бакирова из института имени Губкина. И коллегия поручила ученым из нескольких НИИ прийти к согласованному мнению, а комиссии во главе с профессором Бакировым обобщить информацию. Съехались в Тюмени, договорились о параметрах: территория, геофизика, форма структур, их наполняемость, пористость и прочие тонкости. А потом отдали считать на арифмометрах – компьютеров тогда не было и в помине. Как сейчас помню, насчитали 134 миллиарда тонн. Это превышало тогдашние мировые запасы! Решили: не поверят в министерстве. Ну, давайте, предлагает кто-то, назовем цифру, которая бы не тормозила и масштабное развитие геолого-разведочных работ и, в то же время, не казалась фанфаронской. Сошлись на 50 миллиардах тонн. Под нее подогнали все остальные расчетные параметры. Когда через день собрались подписывать, одному ленинградскому профессору – не стану его называть – и это показалось много. Я вел ученый совет и предложил: «Что вы на уважаемого профессора давите? Каждый выражает свое мнение. Вот и пусть подпишется под тем, что думает. А через два-три года посмотрим, кто был скептик, а кто – оптимист». Все замолчали и подписали прогноз. В том числе и возражавший профессор.
ПРАВДА, новые открытия вскоре заставили пересмотреть и эту цифру в сторону увеличения. Нужно было осваивать месторождения. Занимался этим промышленный обком КПСС, поскольку уже начали ликвидировать совнархозы. Тюменский влили в Средне – Уральский, председателем которого был Кротов, бывший директор «Уралмаша» и будущий министр тяжелого машиностроения. Он понял важность дела, и в 1962 году было создано первое газопромысловое управление. Кстати, с Виктором Ивановичем Муравленко мы познакомились в 1964 году на одном из «совнархозовских» совещаний в Куйбышеве (нынешней Самаре) – он руководил управлением по добыче нефти и газа Средне-Волжского совнархоза.
Года два подряд работникам обкома и облисполкома, Ю.Г.Эрвье и мне неделями приходилось сидеть в Москве, доказывать, пробивать в разных правительственных органах все, что необходимо и для масштабных геолого-разведочных работ, и для начинавшегося освоения месторождений. Итогом стало постановление правительства № 1208 от 4.12.1963 года о добыче нефти и газа в Западной Сибири.
Кстати, этот документ разрешил одну острейшую проблему. Я имею в виду намерение построить Нижнеобскую ГЭС. Институт «Гидропроект» был очень сильным и авторитетным. И вот они создали технико-экономическое обоснование «самой крупной» Нижнеобской ГЭС с плотиной у Салехарда в шесть-семь миллионов киловатт установленной мощности. Напомню, что волжские станции были по двамиллиона каждая, а тут!..
При тогдашней куцей нашей информированности невозможно было оценить истинные потери, но мы боролись, потому что знали: они будут очень велики. Противостояние это длилось около двух лет. Сопротивление возглавил Александр Константинович Протазанов, секретарь промышленного обкома КПСС. Только 26 января 1963 годасостоялось заседание экспертной комиссии при Госплане СССР. Мы приехали из Тюмени впятером: второй секретарь промышленного обкома партии Огороднов Евгений Андреевич, Эрвье Юрий Георгиевич, «лесник» Ардов Михаил Иванович, «рыбник» Загваздин Петр Николаевич и я, в то время – директор филиала СНИИГГиМСа. Оппоненты были серьезные: заключение, разрешающее делать проектное задание ГЭС, подписали четыре академика и сорок докторов наук!
ТО ЗАСЕДАНИЕ показало, что в стране много умных людей. Из восемнадцати ораторов, кроме автора проекта и еще одного профессора – энергетика, все заявили, что в таком виде проект не годится. Вскоре после этого переломного совещания министр энергетики Новиков Игнатий Трофимович был назначен заместителем председателя Госстроя СССР, и идея строительства этой ГЭС возникла вновь. Наконец, в октябре 1963 года председатель Госплана СССР Ломако Петр Фаддеевич по настоянию Тюменского обкома партии заново собрал заинтересованных министров. Мы понимали, что на сей раз может быть поставлена точка, и дали свои расчеты. Из них выходило, что при отметке плотины ГЭС в 42 метра пришлось бы затопить более 140 тысяч квадратных километров территории (примерно равной Германии). Под затопление попадали площади, на которых позже были открыты уникальные месторождения нефти и газа. Правда, расчетов этих вы не найдете ни в одном НИИ – они были сделаны в гостинице «Москва» за один вечер. Да и методика расчетов остается на совести автора, которым был я. Но мы понимали, что наше дело правое, так что совесть и теперь не мучает.
Подобных эпизодов борьбы за наши интересы было немало. Например, в постановлении партии и правительства, на которое я выше сослался, есть запись о том, что министерства путей сообщения и транспортного строительства в месячный строк должны были предоставить технико-экономические обоснования строительства железной дороги Тюмень – Тобольск – Сургут. Поручение это исполнилось почти через два года. Дело в том, что в Тюмени не было соответствующего проектного института, и задание вначале поручили «Ленгипротрансу». Этот институт предложил такой вариант трассы: Ивдель – Обь – Сургут. Институт «Уралгипротранс» дал вариант, выгодный Свердловску: Тавда –Сотник – Сургут. Наконец, «Сибгипротранс» из Новосибирска обосновал свой вариант: Асино – Белый Яр – Сургут или Омск – Сургут. Опять нам пришлось доказывать, что из районов Южного Урала, Кавказа и Украины все грузы на Север по прямой линии идут через Тюмень, нет никакого смысла завозить их крюком, через Омск или Томск.
ДЕКАБРЬСКОЕ 1963 года постановление ЦК КПСС и Совмина СССР было системным и развязало нам руки. Там было определено главное: начать пробную эксплуатацию только что открытых месторождений и уже в 1964 году вывести баржами 100 тысяч тонн нефти, а в 1965 году – 200 тысяч. Топливный комитет вскоре разделили, создав комитет по химии и нефти, который возглавил Н.К.Байбаков – его отозвали с должности председателя Краснодарского совнархоза. То ли в конце 1963-го, то ли в начале 1964 года Николай Константинович приехал в Сургут. Принимали мы его так: Байбаков ночевал на столе первого секретаря райкома партии Бахилова, а я – на столе председателя райисполкома Григорьевой. Сами органы местной власти размещались в деревянных домишках.
Чтобы тюменский судостроительный завод, которым тогда уже руководил Петр Петрович Потапов, смог в 1964 году сделать десять, а в 1965 году – тридцать наливных трехтысячетонных барж, Протазанов помог «выбить» нужное количество металла. И завод уже в 1964 году спустил на воду сорок барж. В конце мая-в начале июня этого года нефть начали наливать в Шаиме, Усть-Балыке и Мегионе. И вывезли не 100, как предписывалось, а более 200 тысяч тонн, а год спустя – уже 953 тысячи тонн.
Поскольку темпы добычи нефти в несколько раз превышали плановые, стало ясно, что баржами не обойтись. Нужно было без промедления прокладывать нефтепроводы. Было принято решение строить два. Один: Шаим – Тюмень. За моторным заводом, что в областном центре, соорудить наливной узел и по железной дороге отгружать нефть на Омский нефтеперерабатывающий комбинат. Вторая труба от Усть-Балыка через Курганскую область и Уфу должна была прийти в Альметьевск.
Сразу встал вопрос: кому строить? Минпромстрой, который в то время работал по всей территории области, по части трубопроводов был полным «нулем». К своей чести, Алексей Кириллович Кортунов, тогдашний министр газовой промышленности СССР, сразу взял на себя не только это хлопотное дело, но и обустройство всех нефтегазовых районов области. В 1964 году Мингазпром в качестве своего полномочного представителя прислал в область Барсукова Алексея Сергеевича. Небольшое подразделение, которое он сразу организовал, по мере разворота превратилось в первый на тюменской земле главк: «Главтюменнефтегазстрой». Вскоре сюда приехал молодой инженер Юрий Петрович Баталин – он потом стал главным инженером главка, а в последствии – председателем Госстроя СССР, заместителем председателя Совета Министров СССР. В 1966 году в Тюмени стал работать Игорь Александрович Шаповалов, будущий первый секретарь Тюменского горкома КПСС, а позже – начальник главка «Арктикгазстрой». С должности главного механика треста начинал свою карьеру В.Г. Чирсков, будущий министр «Миннефтегазстроя».
Чтобы новые подразделения быстрее вставали на ноги, в их состав передали слабенькие строительные организации геологов, а обустройство поселков, где базировались разведчики, взяли на себя «Главтюменнефтегазстрой» и «Мингазпром».
Постепенно этот главк разросся в целую сеть крупных дочерних организаций. Появился «Главсибтрубопроводстрой» и даже «Главжилстрой» – им руководил Илья Павлович Варшавский.
В 1967 ГОДУ меня назначили заведующим отделом нефтяной, газовой промышленности и геологии обкома партии, в 1969-м избрали первым секретарем Тюменского горкома, в конце того же года – вторым, а в 1973 году – первым секретарем обкома партии. Надо сказать, что, по большому счету, суть моей работы с переходом в партийные органы мало изменилась. Со многими учеными остались если не дружеские, то нормальные человеческие отношения. Но Тюменский обком был совершенно необычным. Достаточно сказать, что этот комитет был единственным, имевшим отдел нефти, газа и геологии. На самом деле обком был штабом, где разрабатывали стратегию развития области.
С самого начала и областным властям, и отраслевым подразделениям большую помощь оказывали партия и правительство. Очень быстро понял значение сибирских богатств Алексей Николаевич Косыгин, председатель Совета Министров СССР. Впервые в область он прилетел в конце 1968 года. На Уренгое стоял дикий мороз – 48 градусов, прихватывало уши и нос. Косыгин побывал на геолого-разведочной скважине. В следующий раз он прилетел в Тюмень в 1973 году, когда здесь уже мощно развернулись работы по всем направлениям. В марте 1975 года он побывал в Тюмени, чтобы определиться с цифрами на пятилетку. И каждая поездка Косыгина в Тюмень была связана с капитальнейшим смотром сил, но главное – с определением перспектив на несколько лет вперед.
В 1971-1972 годах большими порциями стал наращивать добычу Самотлор – уникальное месторождение-гигант даже по мировым меркам. Потребовалось проложить трубопровод до Альметьевска. Косыгин прислал сюда координатором Дымшица Вениамина Эммануиловича, своего заместителя по Совмину, который к тому же возглавлял Госснаб СССР. А что это значило? Предстояло, например, распределить по стране, условно говоря, пятьсот тракторов. Дымшиц мог кому-то сократить поставки, а Тюмени отдать десятки дополнительных машин. Таким образом, сюда в 1972 году было направлено мощнейшее техническое подкрепление, и трубопровод до Альметьевска был проложен в нужные сроки.
Чем больше росли объемы работ в области, тем настоятельнее напоминала о себе проблема координации действий союзных министерств. Капитальные вложения были гигантскими. Ведь, к примеру, только в 1988 году область освоила 17,5 миллиардов рублей. По тогдашнему валютному курсу это составляло около 25 миллиардов долларов!
Я решил, что по этому поводу пора идти к Брежневу, Генеральному секретарю ЦК КПСС. Надо сказать, что попасть к Леониду Ильичу на прием не составляло особого труда. Может быть, потому что я был членом Центрального комитета партии. Как только появлялась такая необходимость, заявлял об этом соответствующим товарищам, и меня извещали о времени встречи. Если она задерживалась на несколько минут Леонид Ильич непременно извинялся. Однажды, помню, я ждал минут двадцать. Брежнев, как всегда, извинился и говорит: «Вот, зубы мучают после осколочного ранения на войне. Наши врачи ремонтировали челюсть несколько раз и все неудачно. Теперь немцы пытаются. Но все равно болят, ни жевать, ни говорить нормально не могу, видишь – шамкаю». А сколько глупые люди по этому поводу издевались над человеком… Ну, это к слову.
ВСЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ Тюменского обкома по координации работ на территории области Брежневым были приняты, уже назавтра под документом стояли все визы, он пошел в Совмин и другие высшие хозяйственные органы.
Большие сложности появились с назначением на пост министра нефтяной промышленности Мальцева. Он слишком «задирал» темпы отбора нефти на Самотлорском, Федоровском и других крупных месторождениях. Мы нутром чувствовали, что добыча вскоре может повалиться. Да и на том этапе Тюмень стала требовать столь огромных капитальных вложений, каких страна уже не могла выделять. Я встретился с Байбаковым, председателем Госплана СССР, и Дымшицем, попросил их планировать все необходимое для Тюмени до того, как завершится составление общего пятилетнего плана страны. Эти руководители меня поняли. Но чтобы идею воплотить в жизнь решения одного Совмина было недостаточно. Требовалось постановление Центрального Комитета партии, который к тому времени уже возглавлял Андропов. Я пошел к Юрию Владимировичу на прием. Он меня тоже поддержал. Вскоре были приняты постановления ЦК КПСС и Совмина СССР, но привез в Тюмень в 1985 году Михаил Сергеевич Горбачев, ставший к тому времени Генеральным секретарем партии.
После Дымшица Западную Сибирь в качестве зампреда Совмина СССР курировал Борис Евдокимович Щербина, а Госстрой в тот период возглавлял другой выходец из Тюмени, Юрий Петрович Баталин. Надо ли говорить о том, что все наши проблемы решались незамедлительно.
ПО МЕРЕ РАЗРАБОТКИ месторождений наступило время, когда неизбежно перед нами встал вопрос: как быть дальше? Я уверен, что мы только-только прикоснулись к богатствам здешних недр. Но мы совершили великий грех, по сути утратив геологическую отрасль. Ее в любом случае придется восстанавливать. Нормальная ситуация, когда на тонну добытой нефти разведывали две-три тонны запасов. Это давало возможность выбора. А здесь в первую очередь разрабатывали самые эффективные запасы, чтобы себестоимость углеводородов была ниже.
Однако о перспективе мы уже тогда задумывались. В конце 70-х и в начале 80-х годов я в комиссии Верховного Совета СССР вел группу вопросов по нефтяной, газовой, угольной отраслям, энергетике. Комиссия близко контактировала с академиком А.П.Александровым, тогдашним президентом АН СССР. В Тюмень приезжали многие известные ученые страны.
Сегодня иной раз, слушая доводы коллег, считающих себя рыночниками, говорю им, что, мол, я больший рыночник, нежели вы. Меня спрашивают: перевертыш ты или перестроился? Я отвечал коллегам, что в советские времена, занимаясь конкретной экономикой в крупнейшем регионе, я, может, отчетливее прошлых и нынешних деятелей понимал, что мы идем в тупик.
Некоторые экономисты говорят и пишут, будто огромные запасы тюменских углеводородов продлили агонию прежнего режима. Бездарно, мол, потрачены сотни миллиардов нефтедолларов. Говорю это не для того, чтобы бросить лишний камень в недавнее прошлое: поезд, как говорится, ушел. Однако извлечь уроки на будущее не мешает. Подобные ситуации в мире действительно бывали, они даже получили название «голландской болезни». Суть ее в том, что слабое государство профукает сверхприбыли от продажи углеводородов, а сильное направит доходы на подъем всей экономики, на инновации.
Так вот, мне кажется, что эксперты, ставя диагноз «голландской болезни» в СССР, не учитывают все сложности того времени, как впрочем, и нынешнего. Завоевать свое место под солнцем в сообществе наций – это стоит немалых средств. А в те времена, о которых идет речь, разгоралась холодная война. Советский Союз вынужден был держать под ружьем полмира. Поэтому я бы не стал одним черным мазать руководителей тех времен. Тем более, я понимал тогда, что затронуты лишь несколько процентов колоссальных сибирских богатств. Остаюсь оптимистом и не перестаю повторять известную формулу: наш край устремлен в будущее. Вот пройдет несколько лет, и мы захлопочем: где взять такую энергетику, которая обеспечит нам нужную производительность труда? Что, к арабам пойдем за нефтью? Да нет же! У себя возьмем! Наверное, эти ресурсы будут дороже, чем первые «сливки», но это же естественный процесс.
В ЗАКЛЮЧЕНИЕ СКАЖУ, что меня часто просят рассказать о семье. Интерес людей понятен. Сыну за шестьдесят лет, он профессор университета. Дочь уже бабушка. Есть пять внуков, две правнучки и два правнука. Радость какая!
Я и сейчас и охочусь, и рыбачу. Правда, на медведей уже не хожу. Жена занимается цветами, а я огородничаю, картошку, другие овощи выращиваю. Имею 20 соток и не телевизор смотрю, а с утра до вечера вкалываю. Хобби это или образ жизни – считайте, как хотите.
Впрочем, о моем сегодняшнем образе жизни внук Егор несколько лет назад написал в сборнике «Вторые тюменские родословные чтения». Уж не судите строго, но приведу несколько фрагментов.
«С детства дедушка любит работать в огороде. Его огород можно уже назвать ботаническим садом – столько там растет всяких необыкновенных растений удивительных размеров от крохотных до огромных: помидоры, артишоки, клещевина, красивые цветы. Много лет дедушка коллекционирует различные сорта картофеля. Ему привози-ли семена из Америки, Африки, из разных европейских стран.
Мой дедушка – очень общительный и гостеприимный человек. В его доме в Исетске часто бывают гости. Дедушка умеет вкусно готовить. Еду он делает просто и быстро, но получается очень аппетитно. Особенно удивляет гостей то, что все угощение на столе приготовлено из того, что дедушка сам вырастил на огороде или добыл на охоте.
Я очень рад, что у меня такой дедушка. Я горжусь им и хотел бы быть похожим на него».
НУ, ХОРОШО, скажет въедливый читатель, а что за человек ваш герой? Выдающийся руководитель и организатор, лауреат Ленинской премии, награжден орденами Ленина, Октябрьской революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, медалями. Имеет ряд высоких званий, в том числе – «Почетный работник» пяти отраслей, «Почетный гражданин» Тюменской области, Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского автономных округов…
Ответ может быть и простым, и сложным.
Геннадий Павлович был человеком своего времени, и задачи, поставленные перед областной партийной организацией, были для него законом. А закон нужно было выполнить, хоть расшибись в доску. Такой подход, прежде всего, касался сотен тысяч рабочих, служащих и инженеров, создававших нефтегазовый комплекс. Требовательным, а если надо – суровым был Богомяков и к аппарату обкома партии. Однако эти качества сочетались в нем с заботой о сотрудниках, я бы сказал – отеческой.
Думаю, здесь уместно рассказать один очень говорящий эпизод из своих отношений с Геннадием Павловичем. В 1989 году я напечатал в «Известиях» резкую критическую статью «Сильная личность?». Главным героем был первый секретарь Тюменского обкома Богомяков. Надо ли уточнять, что герой этот, по большей части, был выведен отрицательным? Центральный упрек статьи заключался в том, что обком партии не предотвратил слишком интенсивную, мягко говоря, добычу нефти из Самотлорского месторождения, которое тогда давало львиную долю добычи в Западной Сибири.
Мне рассказывали, что первая реакция на статью была очень резкой: Геннадий Павлович вообще человек эмоциональный. Но когда спустя год после публикации мы встретились, я с удивлением обнаружил, что той статьи как бы и не было. Более того, за все последующие двадцать лет Геннадий Павлович ни разу о ней не заикнулся. Это для меня еще одна загадка.
Но вот несколько лет назад мне показали архивные материалы. Среди них было несколько докладных записок Тюменского обкома в Политбюро ЦК КПСС. Под ними стояла подпись Богомякова. А суть записок заключалась в том, что Тюменский обком убедительно, с цифрами и аргументами, опротестовывал непомерно высокие темпы отбора нефти из Самотлора.
Конечно, не убедив Политбюро, Богомяков мог бы уйти в отставку. Однако и в сегодняшней России это не принято, а в советские времена такой поступок первого секретаря обкома, да еще в такой области, как Тюменская, сочли бы чуть ли не предательством.
Прочитав эти архивные материалы спустя двадцать лет, я извинился за свою статью перед Богомяковым. Геннадий Павлович, махнув рукой, ответил: «Проехали…»
       
|
