|
|
ИСТОКИ
Когда подумаешь о том времени, когда я родился, и о том, какую жизнь прожил, то понимаешь, что здорово повезло. Повезло, поскольку я родился в 1940 году, до Великой Отечественной войны, в то время, когда многие крупные события нашей истории были еще впереди.
Я родился в семье простого инженера, который окончил Ленинградский горный институт, и, будучи еще студентом, уже работал в Сибири, в Приамурье, на БАМе. С третьего курса он подрабатывал, потому что уже был женат, у него был один ребенок – моя старшая сестра. Закончил институт в 1935 году. Таким образом, будучи студентом, был вынужден еще и кормить свою семью. После окончания учебы его отправили руководить мерзлотной станцией «Главсевморпути» в Игарке. Там началось приобретение руководящего опыта. Это продлилось до конца 1939 года. Игарка в то время была небольшим портовым поселком с парторганизацией из 22 коммунистов. Как вы помните, это был период репрессий, и из 22 коммунистов 19 стали их жертвами. И когда стало очевидно, что никому не избежать этой бойни, секретарь партийной организации Остроумова сказала: «Павел, у тебя двое детей (в Игарке у отца родилась вторая дочь), если ты немедленно отсюда не уедешь, то не избежать и тебе ареста». Она фактически силой выгнала его в Москву. Поскольку отец имел опыт работы с мерзлыми породами на БАМе и в Игарке, он, конечно, перешел на работу в Институт мерзлотоведения имени Обручева. Тогда это был только что созданный институт, и «Главсевморпуть» передал ему Игарскую станцию. После нескольких месяцев работы в Москве его отправили в Якутск, где была организована Якутская мерзлотная станция московского института мерзлотоведения. Начав с руководства станцией, отец довел ее до статуса Института мерзлотоведения, который сейчас носит его имя – «Институт мерзлотоведения СО РАН имени академика П.И. Мельникова», ему в этом году исполняется 50 лет. За освоение и развитие Сибири, Дальнего Востока и, более всего, – Якутии, он, как говорят, получил признание Родины, был на руководящих постах в партийных органах, был заместителем председателя Верховного совета Республики, получил много орденов и медалей. В том числе за время его работы на оборону и на армию, а именно так расценивались его исследования по прокладке дорог, по строительству аэродромных полос. Все это ему было засчитано как работа по обороне страны, и он был награжден боевым Орденом Красной Звезды. В те времена очень немногим гражданским лицам давали такие ордена. Вершиной многочисленных наград отца были Орден Ленина и Золотая Звезда Героя Социалистического Труда. У отца была насыщенная и красочная карьера, которая, однако, была полна трудностей и драматических событий. Отец находился под «мечом правосудия» и тогда, когда рискнул бурить глубокую скважину, которая очень дорого стоила, предсказав вместе с тремя своими коллегами наличие артезианского бассейна в Якутске. Скважина уже прошла намеченную глубину, но воды не было. И он рискнул, уговорил, бурить еще глубже. И буквально через несколько десятков метров хлынул поток воды. Коллектив, возглавляемый отцом, стал первооткрывателем якутского артезианского бассейна, который по сей день дает воду Якутску и его окрестностям. Это было очень важным и своевременным открытием, потому что речная вода была источником многих особенно детских заболеваний. Употребление этой чистейшей подмерзлотной воды быстро поправило положение.
Как вы знаете, Якутия – страна долгоживущих людей, она входит в пятерку регионов с долгожителями, перешагнувшими за 100 лет.
Деятельность отца, которая запечатлена во многих книгах, воспоминаниях коллег, – пример тому, как надо смолоду отдаваться работе для того, чтобы карьера была успешной.
Отец уже работал в Якутске, но наша семья еще оставалась в Москве, ожидая вызова. В столице нас и застала война. В августе 1941 года одним из последних поездов нас эвакуировали в Башкирию. Мама собрала всех своих родственников, всех детей и большим коллективом обосновалась в деревне Дюртюли. Там мы прожили два года. Конечно, то время я больше помню из рассказов родных. Маме приходилось всеми правдами и неправдами раздобывать еду. С большим трудом она обменяла некоторые привезенные из Москвы вещи на козу, которая нас кормила и поила все эти трудные годы. Всей семьей мы каждый день ходили в лес за дровами, собирали сучья. Рассказывают, что я маленький тоже ходил в лес, мне за спину привязывали небольшую вязаночку прутьев, и я чувствовал себя рабочим человеком.
Отсчет сознательной жизни начался с конца 1944 года. Одним из первых ярких воспоминаний, оставшихся на всю жизнь, был День победы. До него запомнилось шествие пленных немцев по Москве, когда их специально провели по широким проспектам города, чтобы показать всему Западу, что мы под Сталинградом захватили сотни тысяч пленных. Никто не мог поверить, что такая громада, обрушившаяся на Сталинград, талантом наших полководцев была остановлена, окружена и сдалась в плен. Чтобы показать Западу, что это действительно свершилось, под камерами корреспондентов всех западных газет эти десятки тысяч пленных немцев провели по улицам Москвы, и, в том числе, по той улице, на которой мы жили. Помню, что пленных немцев использовали для восстановления разрушенной Москвы. Иногда через забор мы подбрасывали этим несчастным что-нибудь перекусить, потому что они, как правило, работали полуголодными. м
В День победы все домочадцы бежали на улицу, кричали, плакали, поздравляли друг друга, обнимались. Это было избавление от четырехлетнего напряженного существования, трудностей жизни в эвакуации и в голодной Москве. Тогда мама поняла, что без земельного участка нашей семье не выжить. Академия наук дала отцу под Москвой дачный участок. Мы жили в недостроенном доме и выращивали овощи, ягоды и фрукты. У меня навсегда осталась память об этом, потому что однажды я свалился с крыши и упал на ржавые грабли, после чего у меня остался отпечаток на всю жизнь в виде шрама на ноге.
Когда начали возвращаться военные с фронтов, меня распирала гордость за то, что среди вернувшихся был и наш ближайший родственник, муж маминой сестры, который ушел на фронт из Витебска майором, а вернулся генерал-майором, Героем Советского Союза. Сначала он командовал эскадрильями, совершил 140 боевых вылетов. Войну он закончил командиром дивизии пикирующих бомбардировщиков. Вернулся с серьезным ранением – трещиной в черепе. Отношение к вернувшимся с фронта имело огромный воспитательный эффект. Я видел, как обожествляли героев войны, им везде улыбались, везде уступали место. Это было всеобщее почитание и искренняя любовь к освободителям. Черное и белое в то время было налицо: враги, герои, труженики тыла – все это было настолько ярко, что не надо было объяснять детям «что есть что». Все это формировало детское восприятие жизни. м
В 1946 г. мы переехали в г. Якутск к отцу. Это был мой первый перелет на Ли-2 с девятью посадками и сорока восемью часами пути.
С друзьями школьных лет у меня произошел почти трагический разрыв. С двенадцати лет мы заразились охотой, вооружились ружьями и мотоциклами. Нас было четверо друзей, и мы все свободное время пропадали в тайге… Я не знаю, много ли было таких матерей, которые могли отпустить единственного любимого, долгожданного сына в двенадцать лет на одни или двое суток в тайгу. Часто это кончалось машиной «скорой помощи» для мамы, когда я задерживался на охоте. Отцу порой приходилось организовывать поиски, после которых он отбирал ружье и мотоцикл, которые все же возвращал мне к следующей субботе… Родители чувствовали, что мальчику нужно раньше давать свободу и приучать к самостоятельности. Увлечение охотой и рыбалкой в юности стало бесценным опытом познания природы, оказало большое влияние на мою последующую жизнь.
После окончания школы я уехал учиться в Москву, мои друзья по охоте остались в Якутске. Когда в следующий раз я вернулся в Якутск и повидался со своими ближайшими друзьями, я был в шоке. Двое из них к тому времени по существу спились. Они никуда не пошли учиться, либо бросили учебу, соединив свою судьбу с водкой. Казалось, жизнь только начиналась, а ребята погубили себя этим пагубным пристрастием.
Другим фактором, определившим мой выбор, были примеры из жизни коллег моего отца. С ранних лет я наблюдал подготовку к экспедициям, возвращения из них. Возвращаясь, они проходили через наш дом с рассказами, которые во многом формировали мои представления о жизни геологов, о предмете научных исследований. Таким образом, на мое взросление оказали большое влияние героизм людей, прошедших войну и героика геологического поиска.
Отец весь отдавался организации научных исследований, общественной жизни, а мама всегда была дома. Всю себя она отдавала детям. Ее главной заботой были дом, семья и многочисленные гости, бывавшие в нашем доме. Среди них было немало известных, выдающихся людей. Помню первый визит к нам легендарного поэта военного времени Александра Трифоновича Твардовского. Тогда уже он был секретарем Союза писателей. Приехал, чтобы поддержать местных писателей и ознакомиться, как люди живут в далекой Якутии. Якутск того времени был заурядным городком, где и остановиться-то было особенно негде. Поэтому обком партии часто просил отца принять у себя именитых гостей. Другим крупным гостем, и впоследствии другом семьи, стал писатель Василий Николаевич Ажаев, автор известной книги «Далеко от Москвы». Одно из своих юношеских стихотворений я посвятил его, долгое время остававшейся неизданной книге «Вагон», в которой он описывал свое пребывание в колониях, куда попал будучи осужденным по навету.
Следующим из легенд, нашим гостем, был Константин Михайлович Симонов. Он тоже тогда был секретарем Союза писателей, членом ЦК Партии. Его визит был связан с тем, что через Ажаева он попросил моего отца поспособствовать трудовому воспитанию его сына – Алексея Симонова, ныне известного правозащитника. Алексей был отправлен на зимовку в Верхоянье с экспедицией Института мерзлотоведения. В конце мая Симонов решил навестить сына там, в горах. Побывав на базе экспедиции, он вернулся в Якутск. Этот визит как раз совпал с моим окончанием школы, моментом, когда я выбирал, куда пойти учиться и решил все-таки пойти в геологи. Получая в 1956 году свой первый рабочий опыт на будущей алмазной трубке «Мир», где работал препаратором и буровым рабочим и впервые увидев, как работают геофизики, я решил пойти по их стопам и стать геофизиком. Тогда была система набора, поддерживающая ребят, окончивших школу на периферии. Центральные вузы давали квоты на поступление лучших учеников, которые могли, сдав экзамены в Якутске, поехать учиться в любой город. Тогда на геофизику была только одна путевка в Свердловский горный институт. Я решил попытать счастья и побороться за путевку туда. Поскольку отец был членом обкома партии, он считал, что путевка была гарантирована. Однако в бюро горкома комсомола решили по другому. Путевку не дали, потому что посчитали, что с отличными оценками и высоким положением отца я смогу поступить и без нее. Домой я вернулся хмурым во время обеда, где вместе с моими родителями за столом сидели Ажаев и Симонов. Несмотря на предложения отца о помощи, я решил сам поехать в Москву и попробовать поступить по конкурсу. За меня заступился Симонов, призвав отца не портить ребенка. Буквально через два дня я собрал вещи и полетел с ними в Москву. Эта близость с великими писателями мне много дала. До вступительных экзаменов у меня оставалось несколько свободных дней. В.Н. Ажаев жил тогда в Переделкино, где познакомил меня с самыми талантливыми молодыми поэтами – Евгением Евтушенко и Беллой Ахмадулиной. Узнав, кто я и откуда, они начали «издеваться» над моим комсомольским рвением, поскольку сами тогда были ниспровергателями всего и вся. Были резкие, откровенные разговоры, которых я никогда, конечно, в Якутске не слышал. На меня они произвели большое впечатление.
Я не подозревал лишь об одном… о чем я узнал лишь после того, как защитил кандидатскую диссертацию. Тогда мне стало известно, что Константин Симонов, взяв на себя по существу ответственность за мою учебу, заехал в ректорат Московского геологоразведочного института и сказал: «Этот мальчик должен учиться». Больше он ничего не говорил. И вот я стал сдавать экзамены на общих основаниях, но под присмотром ректората. Я довольно легко все сдал, но все равно не добрал одного очка. Конкурс был высокий. Тогда я решил собирать вещи и ехать обратно в Якутск. Придя за документами, я заглянул в списки тех, кто поступил. К своему огромному удивлению я обнаружил там свою фамилию. Как выяснилось, в то время существовала льгота для поступления детей, чьи родители работают на Крайнем Севере, благодаря которой я был зачислен. Я поступил на геофизический факультет, успешно его закончил. На последних курсах я даже стал круглым отличником, получал повышенную стипендию, что было кстати, так как в 1961 году у меня уже родился первый ребенок. Жена была моей сокурсницей. Летом я зарабатывал деньги в экспедициях и приобщался к науке. Занятия наукой помогли мне остаться в Москве. Тогда существовало строгое распределение. Когда я проходил комиссию, мне сказали, что единственное место в Москве уже занял круглый отличник А.В. Михальцев, будующий директор «ВНИИГеофизики». Из «приличных мест» еще предлагали закрытое предприятие Москва-400, которое оказалось расположено далеко от Москвы, и Тюмень. В то время это было ведомство Фармана Салманова, куда требовались геофизики. Я ответил, что готов поехать, но мою супругу буквально два месяца назад распределили в Москву. Она уже работала в «Спецгеофизике». Ее предложили тоже перераспределить в Тюмень. Но я ответил, что есть еще один момент – нашему ребенку еще не исполнился год, и с ним сидит теща. «Действительно, тещу в Тюмень не отправишь», – улыбнувшись, произнес председатель комиссии. В это время моя кафедра геофизики смогла сделать так, чтобы меня оставили при ней. Я работал в научно-исследовательском секторе по договорам, которые сам же и искал. Проработав два года после окончания института начальником партии, я поступил в аспирантуру, успешно ее закончил меньше чем за три года и стал кандидатом наук в 1967 году.
Мои десятилетки начали шагать одна за одной. В 1947 году я поступил в школу, в 1957 году поступил в институт, в 1967 году стал кандидатом наук, а в 37 лет я уже защищал докторскую. Защищал я ее уже поработав в Алжире, поработав в Институте мерзлотоведения, сделав некоторые открытия, которые легли в основу моей докторской диссертации. Но до этого сразу, после защиты кандидатской, меня отправили на курсы французского языка. Ректор вызвал и сказал: «Будешь работать за рубежом – либо в Гвинее, либо в Алжире». Меня на десять месяцев освободили от работы и направили на интенсивное обучение в пединститут иностранных языков им. Мориса Тореза. Там Министерством образования были созданы специальные курсы для отъезжающих на работу зарубеж. Это были очень сильные курсы. Но когда я их закончил, получив диплом с отличием, оказалось, что договоры нашего института с Гвинеей и Алжиром немного откладывались. Тогда я поехал в экспедицию в Якутск по договору с Институтом мерзлотоведения. Провел там исследование. И в этих исследованиях сделал первые открытия, которые уже не давали мне покоя все оставшееся время. Поскольку мне хотелось исследовать именно эти явления, которые мне богом были посланы, я подал заявление о переходе в Академию наук, решил поехать в Якутск. Но ректор меня не отпустил. Сказал: «Только через мой труп». Он рекомендовал обратиться к министру высшего образования, сказав, что лишь в случае его согласия меня отпустит. Впоследствии министр дал добро на просьбу АН СССР. Когда министр подписал разрешение на перевод в Академию наук, было оговорено, что в случае необходимости меня командируют в распоряжение министерства. Я не проработал и года в Якутске, как такое требование министерства пришло. В нем говорилось, что министерство просит командировать меня на стажировку во Францию с последующим направлением на работу в Алжир. Нас направили на сорок пять дней во Францию, в университет Монпелье. Недавно я узнал, что в этом же университете более четырех столетий назад учился Нострадамус. Это был один из древнейших университетов Франции. В нем собрана колоссальная медицинская коллекция подобная нашей Кунсткамере. Вполне возможно, что оттуда Петр I и перенял эту идею. Это уникальная коллекция всевозможных человеческих недугов и болезней. Смотреть страшно. Когда выходишь из этого музея, хочется сразу пойти в душ помыться. После удачной стажировки во Франции, которая конечно закрепила язык, я начал работу в Алжире. Все свое свободное время я посвящал контактам с западными учеными, старался набраться знаний о мире. Это были годы, когда только для избранных открывали «железный занавес». Поэтому эта поездка была огромным везением. В каком-то смысле она была осуществлением моей давней мечты, рожденной прочитанными книгами о Франции. В ту пору Париж был мечтой почти каждого советского культурного человека, а мне в тридцать лет повезло познакомиться не только с Парижем, но и со всем Лазурным берегом, поскольку в течение сорока пяти дней мы посетили многие города юга Франции. Мы вернулись домой культурнообогащенными.
Я всегда осознавал, что моему жизненному успеху способствовали учителя, которые, на первый взгляд, не всегда казались дружелюбно настроенными. Хотя на самом деле каждый из них, в зависимости от характера и педагогического опыта, так или иначе заметив во мне некоторые способности, отличавшие от других, пытался вкладывать в меня все, что он мог.
Среди моих учителей были такие знаменитые фамилии, как Шанцр, Муратов. Среди геофизиков – заведующий кафедры, на которой я учился, наш великий теоретик Лев Моисеевич Альпин, а также Юрий Владимирович Якубовский. За всю долгую историю факультета из выпускников вышло всего четыре академика. Из академиков ныне живущих это крупный ученый-геофизик Кейлис-Борак, который уехал в Израиль, В.Н. Страхов и я. Педагоги, которые меня готовили – соавторы моего успеха. Образование, которое нам дали, оказалось широким. Не узкопрофессиональным, а широким. Как только я начал работать в Академии наук в Якутии, мне пришлось заниматься не только геофизикой, но и в целом всем мерзлотоведением, которое я сейчас и возглавляю как директор Института криосферы Земли СО РАН и председатель Научного совета по криологии Земли РАН и как координатор криологических исследований в Сибирском отделении РАН. Образование, которое я получил, позволило войти в новую для меня область знаний и занять свое место в науке о криосфере Земли.
Семья и родители часто являются определяющим фактором и в выборе профессии, и в дальнейшей судьбе. Тут, конечно, нельзя не отметить воспитательский дар моих родителей, которые в детстве дали прививку и самостоятельности, и ответственности за себя и за свои поступки. И во взрослой жизни отец практически никогда не вмешивался в мою учебу и работу. Когда говорят, что у Владимира Павловича отец академик, ему легче, я вам скажу, что для ребенка и молодого человека звания и положения родителей часто бывают моментом, не способствующим успеху в жизни. Только тем родителям, которые очень тонко используют воспитательные подходы, удается в благополучных семьях вырастить самостоятельных детей. Это очень и очень непросто, поскольку мы, конечно, кроме военных лет, не знали ни голода, ни стесненных условий. Можно было бы и почить на лаврах, привыкнуть быть потребителем, иждивенцем, но, к счастью, этого не случилось, и в этом конечно большая заслуга моих родителей.
ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ
Действительно, я жил во времена правления всех высших руководителей кроме Ленина, Советского Союза и России: Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева, Ельцина, Путина, Медведева… Есть что сравнивать, есть что ругать, есть что ценить. Надо сказать, что когда ты увлечен работой, увлечен наукой, то строй, формация, в которой ты живешь, большой роли не играют. По крайней мере так было в моем случае. Можно вспомнить гонения на генетиков, на кибернетиков, когда крупные ученые пострадали от властей. Геологов и геофизиков эта беда миновала, и мне было дозволено творить и в эпоху социализма, и в постсоветский период. И та и другая страна – эта наша родина. Заботясь о ее благе, я на своем поприще полностью отдавался делу, приобретению и использованию новых знаний. Я с удовольствием вспоминаю и сталинские времена – мое детство. Что бы сейчас ни говорили, мы ужасов сталинских репрессий не знали, это было скрыто; те, кто знал – молчали. Молчание большинства тех, кто знал, было своего рода инстинктом самосохранения. Молчание моих родителей и их братьев и сестер очевидно спасло их свободу. Цена этому – отсутствие у нас ясных доказательств достоверности нашей родословной.
Автобиография отца, как правило, начиналась с того, что он в раннем детстве попал в приют, затем в детский дом в Гатчино под Ленинградом. О происхождении их родителей мы могли строить догадки по отдельным неосторожным фразам или по некоторым предсмертным свидетельствам близких родственников, не желавших унести правду в могилу. Дед в эполетах, отец начальник охраны Зимнего дворца, французская фамилия (девичья) Шапель моей мамы, отказ еще в детском доме от наследства, оставленного дядей в Польше. Один подлинный документ, свидетельствующий о католическом происхождении дедов, выданный в Свинцянском уезде, Виленской губернии (Литва), а остальная информация из уст в уста.
Сословное происхождение, принадлежность к меньшевикам и эсерам – вся правда об этом и многом другом была поводом для лишения свободы или препятствием для карьерного роста.
Молчать советских людей научило то время и те условия. Когда в газетах объявляли фамилии врагов, мы, не зная правды, принимали на веру, что это наши недруги. Пропаганда была на высоком уровне. Идеология была отточена, поэтому большинство населения верило своим руководителям. Сейчас, когда раскрыты документы и когда мы знаем, какие ужасы люди пережили, и какими силами создавалась индустриальная мощь Советского Союза, то стоит только удивляться, что этот репрессивный режим привел к таким ярким результатам, как победа в войне, победа в космосе, победа в гонке вооружений. Что бы не говорили, никто не может сказать, «как бы было, если бы было не так». Сейчас недоказуемо, могло ли быть лучше. Или хуже в других реалиях. Пятьдесят на пятьдесят. Вспоминая то, как Советский Союз за короткий отрезок времени превратился из аграрной в индустриальную державу, наблюдая то, как последние двадцать лет мы не можем вернуть ВВП уровня 1990 г., понимаешь, что и тогда не все было плохо, и сегодня не все хорошо. Опыт, пережитый и полученный мною в разные социально-экономические эпохи, интересен. Когда акцентируешь свое внимание не на плохом, а на хорошем, это помогает быстро ориентироваться при изменении условий. Я считаю, что молодым людям очень важно не ждать, когда кто-то для тебя сделает лучше, а самому включаться и делать. Поэтому, когда произошла смена эпох – социализма и капитализма – я не особенно интересовался по поводу того, что делается в верхах. Я полностью отдавался работе и созидал в силу своего приобретенного потенциала.
ЛИЧНОЕ И ОБЩЕЕ, БОГАТСТВО И БЕДНОСТЬ... ИЛИ КАК ДОСТИЧЬ «ЗОЛОТОЙ СЕРЕДИНЫ»
Я не могу сказать, что я бедный. Я даже выделяюсь среди своих коллег-ученых своим достатком, потому что жизненный опыт позволяет лучше ориентироваться и использовать свой потенциал по назначению. Откуда сегодня мой основной достаток? Конечно, не от академической зарплаты. В большей степени это дивиденды по акциям завода, который был создан при моем участии в 1999 году. Три года, с 1996 по 1999 год, определившись с составом будущих учредителей и акционеров, каждый вкладывал то, что он мог. У меня был хороший потенциал международных связей. Когда руководители бывшего завода, который «лежал на боку», пришли ко мне и попросили о помощи, я им сказал, что могу помочь ознакомиться с опытом подобных предприятий за рубежом. Я повез их в Германию, Бельгию и во Францию, где мои знакомые зарубежные коллеги подготовили почву для того, чтобы нас там приняли. Мы познакомились с производством труб в изоляции, поняли, что мы можем добыть на Украине, в России, и что надо купить за рубежом. После этого визита мы установили контакты с германским заводом, начали получать от него пенополиуретан. С моей помощью завод получил заливочную машину, которая тогда была, наверно, единственной в России. Собрав по сусекам, мы создали современные производственные линии. Сегодня это один из лучших заводов по изготовлению труб с пенополиуретановой изоляцией. В 1999 году первый выпуск труб по западным технологиям дал 15 миллионов рублей, а спустя десять лет оборот завода исчислялся цифрой с девятью нулями. Первую пятилетку каждый год завод в среднем удваивал объем выпускаемой продукции. Это говорит о том, что надо не узко подходить к исполнению своих обязанностей на месте, где ты профессионал, но еще и уметь использовать весь свой жизненный опыт и весь свой потенциал. До этого завода мне удалось включить Тюмень четвертым городом, после Санкт-Петербурга, Москвы и Нижнего Новгорода, в программу технической и гуманитарной помощи с Запада. Мне удалось за одиннадцать поездок в Голландию и благодря дружбе с крупным голландским бизнесменом Джеральдом Бюргерсом получить для Заводоуковска тепличный комплекс, который и сегодня успешно работает и снабжает население продуктами компании RITZA (Ритза). Если случай с Заводоуковском не дал мне никаких дивидендов, очевидно из-за «человеческого фактора», то в случае с заводом партнеры оказались более благородными. Они включили меня в число акционеров. Это тот бизнес, который не отвлекает меня от науки, поскольку я не принимаю участия в прямом управлении производством. Полностью занимаясь наукой, я могу еще и обеспечить свою семью за счет того, что в нужный момент, в нужных условиях я использовал свой потенциал.
Мы можем ждать от правительства, когда нам в пять раз повысят зарплату и доведут ее до европейского или американского уровня, но это еще будет очень и очень не скоро. И жизнь пройдет, а мы этого не дождемся. Спрашивать надо с себя. Но сколько бы мне ни предлагали работать за рубежом, я себя не вижу ни в какой другой стране кроме России. Я много езжу и понимаю, что это не мое. Я могу жить и работать с интересом, творчески подходя к делу только у себя на родине. Жизнь многогранна, поэтому нельзя уходить от дел, которые кажутся не твоими, но где иногда требуются твои связи, знания обстановки, мира. Здесь всегда появляются искры, которые превращаются в пламя твоего благополучия.
Всем надо помнить, что занятие наукой – это призвание, и слава богу, что работая по призванию, я еще и живу неплохо и могу обеспечить семью, могу принимать гостей, ездить по всему миру, давать образование и виденье мира своим детям.
Это дает возможность, руководя коллективами, видеть определенные стороны и качества своих подчиненных и реагировать на их желания и стремления, имея за плечами очень серьезный опыт работы с людьми, виденья ситуации в мире, России. Я считаю, что тот коллектив, который я возглавляю, это тоже не рядовой коллектив, поскольку он отличается особыми взаимоотношениями, в которых просматривается «японский подход», «японская золотая середина». Я во многом разделяю представления нашего известного писателя, глазного хирурга Э.Р. Мулдашева, который много путешествовал по Тибету, по Гималаям, написал много интересных научно-фантастических книг и который все это делает и пишет, производя от 600 до 800 глазных операций в год, являясь одним из лучших глазных хирургов в России, признанным за рубежом, укрепляющим славу России на этом поприще. Я с ним согласен, что идея коммунизма была крайностью, основанной на идее, что все должно быть общим. Развал сегодняшнего капитализма идет на наших глазах, потому что крах потерпела другая идея – «все должно быть личным». Американское обожествление доллара и европейское обожествление идеи «прав человека» доказывают свою несостоятельность. Какие и чьи права порой защищаются, мы можем видеть на примере Косово, Ирака. Мы видим, как эти крайности себя изживают. А Япония пошла другим путем. Она выбрала середину между личным и общим. И вот, провозгласив для всех, что твой родной дом – это твоя фирма, и ты должен вкладываться в фирму всеми своими способностями и силами, они достигли такого небывалого успеха, который говорит о том, что это – золотая середина между личным и общим. Это то, к чему мы должны стремиться. Я считаю, что Институт криосферы Земли, которым я руковожу, есть некое подобие такой фирмы. Эти теплые, почти семейные отношения в институте во многом определяют его научные успехи. Мне, как руководителю, остается лишь понять таланты каждого и помочь каждому их развить, а не то, чтобы указывать, как кому планировать свое время и что делать. Я считаю это своим главным предназначением как руководителя. Считаю, что некоего подобия японской «золотой середины» мы достигли.
ЛИЧНОЕ И ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ В ЖИЗНИ
Я считаю, что, конечно, есть личная компонента в моей жизни, и есть большая профессиональная компонента, но мне так повезло, что я и моя семья, мы все горим одним и тем же делом. Мы заражены академическими проблемами. Жена всегда с удовольствием участвует в наших профессиональных разговорах. Она часто бывает в институте. И дом, и работа у нас взаимосвязаны. Здесь жесткой грани провести невозможно и не нужно. Если бы мы в шесть часов вечера отключали свой мозг от дел и переключали его на дом и семью, я думаю, из этого бы ничего не получилось. У меня есть несколько мест в доме – баня, чердак, которые являются местом для творчества. Узнав что-нибудь интересное, я обязательно поделюсь с женой, она поделится со мной. Когда приходят ее подруги, мы часто оживленно беседуем о нашей работе. Молодым женщинам бывает очень интересно узнать, почему, несмотря на большую разницу в возрасте, нам так хорошо, нам и нашим маленьким детям. Если в следующем году мы дождемся еще одного ребенка, а мы должны его дождаться, то разница между моим старшим сыном и младшим ребенком составит пятьдесят лет – ровно пол века! То, о чем мы говорим, сильно занимает одно из направлений в медицинской науке – геронтологию. Мне часто говорят: тебе 70 лет, а твоя жена опять беременна, твоим детям три – пять лет, когда ты успеешь их вырастить, и так далее. И вот, когда читаешь медицинские труды, оказывается, в геронтологии используется такое понятие, как витаукт – процесс, направленный на развитие жизнеспособности организма, процесс самопроизвольный, спонтанный. Это слово от латинского vita - жизнь и auctus – увеличение, прирост. Геронтологи признают, что видовая и индивидуальная продолжительность жизни определяются сложным взаимоотношением процесса старения и процесса, направленного на сохранение жизнеспособности организма – вот этого витаукта. Одним словом, идет встречный процесс. Те люди, которые, родившись, готовятся к смерти, долго не проживут. У них компонента витаукта практически отсутствует. А когда ты себе каждый день ставишь новые цели, новые задачи, ты не оглядываешься на свой возраст, ухаживая за молодыми женщинами, ты наслаждаешься путешествиями – это есть процесс самопроизвольного торможения старения. Это доказала наука. Оказывается, мы все разные. Я это ощущал интуитивно будучи рядом с другими людьми своего возраста. Я чувствовал, что я не тот, я другого биологического возраста. Прочитав эти медицинские труды, я понял, что все это доказано наукой. Мои коллеги – академики часто говорят: «Владимир Павлович, для нас вы аномалия, которой мы можем только удивляться». Мне можно подражать, но повторить меня очень трудно, потому что всю жизнь я был нацелен не на фиксацию своего возраста, а на фиксацию своих достижений. Я всегда чувствовал: если я могу, я буду делать. И делал, несмотря на возрастные цифры. Думаю, что витаукт, эта компонента спонтанного биологического увеличения жизнеспособности наверно во мне присутствует. Своей жизнью, своим поведением и своими взглядами я призываю коллег: «Не фиксируйтесь на возрасте, боритесь с недугами, помогайте себе сами». Не бойтесь смерти «ибо пока Вы живые, ее нет, а когда она придет – Вас уже не будет» (Эпикур).
СМЕНА ПОКОЛЕНИЙ
По мере возможности я стараюсь влиять на процесс преемственности поколений в науке. Поэтому из нашего института не так много людей уехало. Преимущества новых поколений я рассматриваю с точки зрения тех новых возможностей науки и техники, которых у нас не было. Мы считали на логарифмической линейке или арифмометре, а сейчас ученые используют в своей работе суперпроизводительные компьютеры, которые могут решать те задачи, решение которых было неосуществимо в наше время. В нашей молодости никто не надеялся на то, что будет расшифрован геном человека. Однако возможности супермашин позволили все это сделать. Мы стали свидетелями совершенно новых возможностей медицины. Мы можем «влезать» в гены человека и корректировать наше здоровье. Недалеко то время, когда можно будет вырастить и заменить любой орган. Поэтому, на мой взгляд, преимущества в первую очередь лежат в технических возможностях, которые дают новому поколению развить свой интеллект. Недостатком я считаю то, что мало читают, и поэтому опыт, накопленный предшествующими поколениями, сегодня не в полной мере используется, не анализируется при принятии решений.
После недавней поездки в Китай я стал восторгаться жителями этой страны. Китайцам удалось не разрушать, а созидать. Несмотря на негативные стороны политики Мао Цзэ-дуна, культурную революцию, китайцы его не просто простили, а умело разложили феномен Мао на две компоненты. Первая – это созидатель, это наша основа, это наш вождь, который позволил нам стать теми, кто мы есть. Вторая – это вершитель культурной революции, которая идет ему в минус как руководителю и человеку. Ни одного памятника не снесено. Наоборот, все продолжают отдавать ему дань за то, что он был созидателем нового Китая. В европейских странах тоже не так относятся к истории и памятникам, как в России. Наполеон тоже был диктатором, автором и побед, и поражений, но, однако, весь мир приезжает и любуется на его гробницу в Доме инвалидов в Париже.
Нам бы научиться не разрушать до основания, а затем строить, а все время только созидать – от достигнутого к новым целям. Тогда мы бы были первой державой в мире. Потому что мозгов у нас хватает. Как много разных технических новинок сделано русскими людьми! Последние нобелевские лауреаты по физике тому пример. К сожалению, новая Россия, новый бизнес не восприимчивы к нашим открытиям. Поэтому все новое как уходило, так и уходит за рубеж. Через статьи, через патенты, через авторские свидетельства. Раз у нас не используется, то значит, используется другими. А мы только потом смотрим, где бы нам заработать, чтобы этот новый, дорогостоящий товар купить, вместо того, чтобы самим создать и продавать. Но я думаю, что все это пройдет, потому что потенциал России, конечно, очень и очень большой. Он заложен в нашей культуре, он заложен в нашей нелегкой истории. Мы многое потеряли, но многое и осталось для развития, для восстановления образа Великой державы.
ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ИТОГИ
Исследовательский и руководящий опыт порой обязывает менять сферу занятий. Сегодня я могу сказать (для вашего издания впервые), что сейчас я работаю над новым направлением, которое я назвал криософией. Обратившись в Интернет, я не увидел, что это слово когда-то кем-то употреблялось. Это понятие действительно совершенно новое. Оно означает систему представлений о холодном Мире. То есть, это не криосфера Земли, это не криология Земли, а это холодный Мир, который значительно старше, чем возраст нашей Земли, он значительно старше, чем возраст нашей солнечной системы и берет свое начало от Большого взрыва. Если подумать о том, что же является главным объектом наших исследований, то это – лед. Это «Н» – водород и «О» – кислород. Откуда они взялись? Они что возникли при происхождении Земли? Нет. Первыми элементами после Большого взрыва, примерно 14 миллиардов лет назад (или чуть меньше), были гелий и водород. А после того, как они приобрели молекулярную форму и образовались первые звезды, и первые звезды взорвались, тогда появился кислород. Эти водород и кислород, появившиеся на самых ранних этапах создания Вселенной, продолжают свою созидательную работу до наших дней. Нам они явились в виде воды и в виде льда. Так вот лед, оказывается, постарше, чем вода! Мы до сих пор не знаем, как вода образовалась на нашей планете. Есть только гипотезы, потому что никакого фактического материала из бушующей в ранние периоды жизни планеты мы достать не можем, это все исчезло безвозвратно. Поэтому мы делаем свои построения из общих законов, косвенно доказывающих, что могло быть так или иначе, но однозначных доказательств мы не имеем. Обратимся к первоистокам, к началу эволюции водородных связей, которые являются основой не только воды и льда. Водородная связь позволила живому выйти из океана. Когда у нас образовался озоновый слой, когда он стал защищать все живое от жестких космических лучей, только тогда появилась возможность живому выйти из океана и существовать во взвешенном состоянии, то есть не быть привязанным не к воде, не к земле. Мы можем парить. Мы подпрыгнули, и мы в атмосфере, встали двумя ногами на землю и соединили себя с Землей. На самом деле эта возможность возникла только потому, что это позволили сделать водородные связи. Лед это по существу стандарт водородных связей, а пар – третье состояние воды – это разрушенные водородные связи. Когда мы обращаемся к истокам жизни, то мы видим, что и РНК, и ДНК – это те же водородные связи, это те же первоэлементы плюс еще что-то… Но это все едино. И вот теперь, когда я задумался над этим, и когда развиваю вот это новое направление, которое назвал криософией – философией холода, философией криосферы Вселенной, я понял, что сегодня без развития этих представлений мы очень тормозимся в развитии своей науки. Нам нужны новые идеи, нам нужны новые истоки, нам нужны эти ручейки, которые питают наше знание абсолютно новыми гипотезами и идеями. И это можно пока сделать только вот в этих философских представлениях. Поэтому, я считаю, некому сегодня кроме меня заняться этим предметом, потому что я знаю состояние науки, знаю, где мы затормозились, я знаю, что многие из моих коллег пошли по географическому пути от точки к точке, а 55 процентов территории РФ с мерзлотой позволит нам еще сто лет искать что-то новое в новых географических координатах. Но это не то новое знание, которое нас преобразит. Мы можем просто выродимся в неких туземцев от науки. А наше предназначение как криологов совсем другое. Это в первую очередь междисциплинарные исследования, куда входит и биология, и криология, и медицина, и многие, многие другие области знания. На этом основании я и хочу построить учение или систему представлений о холодном Мире. Вот чем я сегодня, на данном этапе, приобретя определенный опыт, увлечен.
МОГЛА ЛИ ЖИЗНЬ СЛОЖИТЬСЯ ПО-ДРУГОМУ?
Естественно. Если уж на определенном отрезке жизни я был отвергнут медиками, которые сказали: «Он либо помрет, либо сам выживет, мобилизует свои внутренние ресурсы», то конечно все могло бы сложиться совсем по-другому. Я мог бы быть больным человеком, я мог бы быть другой профессии, я мог бы быть военным… Но сложилось так, как сложилось. А почему? Моя молодость – это кипящая жизнь, это вера в светлое будущее России, это вера в вечные ценности, это жажда знаний и конкурентная среда, созданная открытиями физиков, химиков, генетиков, полетом Гагарина в космос… В то время настолько была сильна тяга к науке, да и отношение государства к науке было иное. И я был приобщен к этой конкурентной среде. Это было одним из преимуществ нашего поколения, которое сегодня во многом утрачено.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
ВЛАДИМИР ПАВЛОВИЧ МЕЛЬНИКОВ
РОДИЛСЯ 5 ИЮЛЯ 1940 Г. В Г. МОСКВЕ.
В 1962 ГОДУ ОКОНЧИЛ МОСКОВСКИЙ ГЕОЛОГОРАЗВЕДОЧНЫЙ ИНСТИТУТ ПО СПЕЦИАЛЬНОСТИ «ГЕОФИЗИЧЕСКИЕ МЕТОДЫ ПОИСКОВ И РАЗВЕДКИ МЕСТОРОЖДЕНИЙ ПОЛЕЗНЫХ ИСКОПАЕМЫХ».
1962 – 1970 ГГ. – СТАРШИЙ НАУЧНЫЙ СОТРУДНИК МОСКОВСКОГО ГЕОЛОГОРАЗВЕДОЧНОГО ИНСТИТУТА ИМ. С. ОРДЖОНИКИДЗЕ (МГРИ).
1970 – 1984 ГГ. – ЗАВЕДУЮЩИЙ ЛАБОРАТОРИЕЙ ИНСТИТУТА МЕРЗЛОТОВЕДЕНИЯ СО АН СССР.
1971 – 1973 ГГ. – ПРЕПОДАВАТЕЛЬ ГЕОФИЗИКИ В АЛЖИРЕ.
1984 – 1986 ГГ. – ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДИРЕКТОРА ИНСТИТУТА ГЕОЛОГИИ И ГЕОФИЗИКИ СО АН СССР.
1986 – 1991 ГГ. – ДИРЕКТОР ИНСТИТУТА ПРОБЛЕМ ОСВОЕНИЯ СЕВЕРА СИБИРСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ АКАДЕМИИ НАУК СССР.
С 1991 ПО НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ – ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПРЕЗИДИУМА ТЮМЕНСКОГО НАУЧНОГО ЦЕНТРА СИБИРСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК.
С 1991 ПО НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ – ДИРЕКТОР ИНСТИТУТА КРИОСФЕРЫ ЗЕМЛИ СИБИРСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ РАН.
НАГРАЖДЕН ОРДЕНОМ «ПОЧЕТА» (1997 Г. ) И ОРДЕНОМ «ЗНАК ПОЧЕТА» (1986 Г.).
ЛАУРЕАТ ПРЕМИИ ПРАВИТЕЛЬСТВА РФ (2004 Г.).
    
|
