|
|
ПРАВДА, в эти критические дни возникает одно неожиданное искушение: Аркадию Григорьевичу попадает в руки икона Ильи Пророка. И он, поддавшись нестерпимому азарту, понятному для всякого истового коллекционера, залезает в большие долги, а икону из рук выпустить не в силах. Правда, икона смотрелась тогда просто черной доской, и предстояло занять под ее реставрацию еще столько же. Но когда специалисты расчистили образ, то замерли от восхищения. И оценщики сказали: семнадцать тысяч долларов. В общем, как раз на небольшой «Мерседес» можно заработать. Это ли не искушение? И все-таки не продал он Илью Пророка, не продал! Подарил фонду. Вот тогда все и затарахтели. Кто говорил: «Безумие», кто говорил: «Бескорыстие».
Сам Аркадий Григорьевич склонен видеть в этом поступке простой расчет. Он как раз начинал новую программу фонда – коллекцию для художественного музея, обращался к художникам России с просьбой о дарении своих картин. Но как язык повернется говорить о дарах, коли сам ничем не жертвуешь?
Рассказывает Аркадий Елфимов:
Шел 1994-й год. Как раз началось резкое расслоение общества, стали нарождаться олигархи, в Тюмени гремел создатель «Гермеса»… Нам казалось: коли на людей свалились негаданно огромные деньги, неужели они не спасут памятники Тобольска? Мы были беспредельно наивными!
Финансовую поддержку фонд получил, но не от олигархов, а от простых людей. Имена дарителей мы заносим в «Дарственный реестр» - сейчас в нем тысячи записей. Почти сразу откликнулись руководители предприятий, и среди них – самый мощный спонсор наших программ – «Сургутгазпром». Как определить наши отношения с сургутскими газовиками? Партнерство? Кстати, Бисмарк говорил, что партнерство подобно всаднику на лошади: один везет, другой едет. Нет, у нас связь оказалась взаимовыгодной, как и положено в дружбе. «Сургутгазпром» заказывал большие партии книг. Значит, увеличивая тираж, мы снижали себестоимость. Взамен газовики получили от нас «Сибирские реликвии», «Неизвестного Менделеева», «Чертежную книгу Сибири» Семена Ремезова.
Василий Розанов говорил: «Для того, чтобы любить отечество, нужно что-нибудь для него сделать». Сегодня сотни неравнодушных тоболяков помогают фонду «Возрождение Тобольска». Именно в этих людях надежда Тобольска, Сибири, России.
РОДНОЙ ОТЕЦ Аркадия Григорьевича расстался с семьей, когда мальчику едва ли исполнилось два года, и его воспитанием занимался отчим, кадровый военный, а затем газетчик. Но тень родного отца как-то незримо витала над его судьбой. В наследство от отца он получил стопку книг, и среди них – монографию Леонида Гольденберга о Семене Ремезове. На титульном листе рука отца вывела строку: «Книга заслуживает вечного хранения для повседневного руководства».
Уму непостижимо, но Григорий Алексеевич то ли запрограммировал судьбу сына, то ли угадал его предназначение. Потому что жизненная дорожка Аркадия Григорьевича Елфимова не единожды пересекалась с большаком Семена Ремезова. Еще занимая в Тобольске пост председателя горисполкома, Елфимов заказал выдающемуся скульптору Олегу Комову увековечить в бронзе память о сибирском зодчем и летописце. И теперь Семен Ремезов стоит в вечном дозоре перед Софийским двором. Потом пришлось вносить поправку в топонимику города: улицу Клары Цеткин, ведущую к кремлю, переименовать в улицу Семена Ремезова, что стоило немалых сил. А когда Аркадий Григорьевич возглавил фонд «Возрождение Тобольска», то осуществил фантастически грандиозный проект – факсимильное издание «Истории Сибирской», «Чертежной книги Сибири» и «Служебной чертежной книги» Семена Ремезова, рукописных трудов его, прежде практически недоступных читателю.
Изданием «Хорографической книги Сибири», первого географического атласа, фонд завершил в 2011 году публикацию трудов тобольского изографа. Кстати, историк картографии Леонид Гольденберг в 70-х годах прошлого века готовил атлас к изданию, да сорвалось дело… И вышло так, что памятник мирового значения «уплыл» за пределы России и оказался в Вашингтоне, в библиотеке Гарвардского университета. Возвращение ремезовского наследия на родину не назовешь иначе, как научным подвигом. Но это возвращение не только в научное русло: тираж Хорографической книги по традиции Фонда передан библиотекам Сибири и крупнейшим культурным центрам России.
Это ли не «повседневное руководство», предначертанное отцом? Однако разве нас не ошеломляет тот факт, что масштаб личности Семена Ремезова смог точно взвесить бухгалтер, крестьянский сын Григорий Елфимов из деревни Марковой Ялуторовского уезда.
СЕМЕЙНОЕ ПРЕДАНИЕ донесло до Аркадия Григорьевича одну невеселую историю. В лихолетье гражданской войны стоявший на станции Новой Заимке бронепоезд время от времени изрыгал снаряды по ближним деревням. В момент очередного обстрела, когда семья Елфимовых пряталась в подполье, в печку избы влетел снаряд и разворотил ее. Пятилетний Григорий пережил при этом такое потрясение, что частично потерял зрение. Что не помешало ему ни получить образование (пусть и скромное), ни прекрасно играть на баяне.
Словом, Аркадий Григорьевич видел в обозримом прошлом несколько крестьянских поколений из деревни Марковой как своих предков. Но все-таки издавна в нем зрело желание узнать досконально историю рода Елфимовых. А как узнать? В архивах, местных и центральных, хранятся сведения о наших предках: можно выведать, кто они такие, где проживали, какого сословия. Однако по плечу ли подобная задача для каждого даже очень любознательного – сидеть в архивах, не владея навыками работы с историческим документом? Аркадий Григорьевич обратился в Тобольское отделение Уральского историко-родословного общества.
Составить родословную схему нескольких поколений крестьян Елфимовых на основе ревизских сказок Тюменского и Тобольского государственных архивов – дело не так чтобы сложное, но только до момента четвертой ревизии, то есть переписи населения 1782 года. Тут выходит заминка, препинание. Более ранние акты – третьей ревизии 1762 года – хранятся в РГАДА, Российском государственном архиве. Каково же было удивление Снежаны Гузенко, когда на свой запрос она получила из Москвы такие вот словеса:
«Написанной в бывшую последнюю ревизию умершаго швецкой нации крещенного пленьника Василья Ефимова сын Иван (10) (26) у него жена Парасковья Яковлева тритцати лет государственного крестьянина дочь у них дети после ревизии рожденные» (и дальше перечислены Тимофей семи лет и имена четырех дочерей).
Что надо понимать так: Ивану Васильеву, сыну шведского пленника, двадцать шесть лет, а в предыдущую ревизию (1747) ему было десять лет. Сомнений быть не могло: это та же семья Елфимовых, что и в последующих ревизских сказках, имена и возраст детей совпадали. Только добавилась буква при написании нового имени шведа, принявшего православие: Елфимов – вместо Ефимов. Кто теперь скажет, как было его настоящее имя? И как оказался пленный швед в Ялуторовском остроге (городке)?
КАК ТОЛЬКО РЕЧЬ заходит о пленном шведе, автоматически в сознании возникает Шведская палата. Так народная молва окрестила Рентерею, последнее по счету сооружение кремля, возводившееся под присмотром Семена Ремезова (1714). И конечно, возникает соблазн представить шведа, нареченного позднее Василием Ефимовым, в строительной команде Семена Ремезова. Но такое сюжетное рондо ловко складывается разве что в сказках. А реально проследить эту историю можно только в некоторых пределах.
После поражения в Полтавской битве и капитуляции в плен попало более 15000 каролинов (воинов короля Карла XII). В конце декабря 1709 года Москва стала ареной триумфального шествия, всех пленных шведов продемонстрировали москвичам. Затем разделили их в партии по сто человек и отправили по этапу в города Архангельской, Казанской, Астраханской губерний. Однако позднее Петр I решил перебросить пленников на восток, и процесс пошел с особенным ускорением после раскрытого в Свияжске офицерского заговора с целью побега (1711). Шведских пленных сослали во все сибирские города, на горные заводы, в рудные шахты. В Тобольске оказалось только около тысячи шведских солдат и офицеров.
Когда возникла возможность вернуться на родину в 1721 году по условиям Ништадского мира, большая часть офицерства отправилась домой. Однако немало пленников решили связать свою судьбу с новым отечеством – поступить на службу и поменять веру. Учитывая это, Синод в 1721 году одобрил браки со шведами.
Те шведы, что пустили корни в Сибири, исчезли из поля зрения – они возродились под новым православным именем, как и произошло с родоначальником Елфимовых. Он жил в Ялуторовском остроге, женился на крестьянской девушке, а сын его Иван появился на свет, когда отец прожил на чужбине почти четверть века. Иван со своей Парасковьей и огромным семейством (девятью детьми) переехал потом в деревню Маркову Ялуторовского уезда. Здесь они и прожили всю жизнь. Здесь и остались его внуки и правнуки.
Рассказывает Аркадий Елфимов:
В Англии в послевоенное время для маленьких городков придумывали идеи, чтобы привлечь в них туристов. В одном был хороший камерный оркестр, а другой объявили городом библиотек. А Тобольску и придумывать ничего не надо. Нигде в Сибири нет такого созвездия, как Ершов, Менделеев, Перов, Алябьев, Ремезов. Наш фонд, кстати сказать, выпускает медальерную серию «Славен град Тобольск». Считайте, что наши пятьдесят медалей – это пятьдесят идей, пятьдесят приманок для туристов. Мы просто ходим по золотому историческому дну.
ВО ВСЕХ ОФИЦИАЛЬНЫХ БУМАГАХ XVII-XVIII веков Семена Ремезова непременно именуют сыном боярским. Это покажется нелепостью, если не знать, что «сын боярский» не означало тогда сына боярина, это всего-навсего титул, говорящий о принадлежности человека к служилому дворянству. Титул Семен Ремезов унаследовал от деда Моисея, более известного под именем Меньшой. Моисей Ремезов служил в Москве при дворе патриарха Филарета, да чем-то прогневил владыку, за что и сослан в Тобольск. Однако его недюжинная храбрость и ум пришлись здесь ко двору… воеводы. Как и полагалось служилым людям своего времени, все свои двадцать лет службы Моисей Меньшой провел в дальних походах, то прибирая в ясак, то усмиряя непокорных. И в какой-то степени и сын Ульян, и внук Семен повторили его судьбу: как только входили они в зрелый возраст, так «поверстывали» их в дети боярские. А это значило нескончаемые «посылки» (командировки) – то в разведку для досмотру земель и соляных озер в верховья Ишима, то в Кунгур делать чертеж города и уезда. Кстати, в кунгурскую экспедицию отправился Семен Ремезов в 1703 году с сыном Леонтием по вешнему льду и не раз проваливался под лед и едва не утонул. Да, это были рискованные рейды – на конях, на лодках, на нартах, пешим ходом. А то однажды Ульян десять недель шел на лыжах по суземью (труднопроходимые земли) и обморозил руки и ноги.
Уже в зрелую свою пору Семен Ремезов пишет: «Душам же свет – ученье книжное». Его университеты – книги, которые он находил в отцовской избе, в Приказной палате и которые наверняка подбрасывал ему Хорват, блестяще образованный Юрий Крижанич, отбывавший почти 15 лет тобольскую ссылку. Но думается, и с седлом он не расставался подолгу с юных лет, сопровождая отца своего в походах, не уставая поражаться бескрайности сибирских земель и изобилию языков и народов. Не эти ли юношеские опыты любознательности питали его неиссякаемую страсть к познанию родной земли? Так думала я прежде, пытаясь понять, как самоучка становится географом, картографом, этнографом, зодчим и художником. Но сейчас к моим представлениям добавились и чисто прагматические обстоятельства. Семен Ремезов, как поверстан в дети боярские, приставлен был к описанию земляных дел, для чего ему приходилось постоянно курсировать вверх по Тоболу и вверх и вниз по Иртышу. А «земляные дела» – это описание и измерение территорий, которое предусматривает составление чертежей.
Сибирский приказ был прекрасно осведомлен об искусном чертежнике, с успехом выполнявшем все указные задания. Стоит ли удивляться, что когда по боярскому приговору 1696 года вменялось поручить в Тобольске доброму и искусному мастеру сделать чертеж всея Сибири, то этого мастера не пришлось долго искать.
БОЛЬШАЯ КАРТА, написанная на лощеной бязи, долгое время висела в одном из залов Екатерининского дворца Петербурга, прибитая к стене обыкновенными гвоздями. И говорят, Петр I любил гонять по этому «Чертежу» всех сибирских градов и земель тех, кто хромал в географических познаниях. Потом передали этот «Чертеж» в Русское географическое общество, а уж оттуда он попал в Петровскую галерею Эрмитажа.
Эта карта и есть в какой-то степени итог многолетней картографической работы Семена Ремезова. Только прежде он составлял городовые и уездные карты. А как прибыл с сыном Семеном в Москву, Андрей Виниус, думный дьяк Сибирского приказа, наказал составлять обзорный чертеж Сибири, то есть «на одном полотне вместить все сибирские городы». Они работали с сыном вместе. Сначала сняли копии 18 городовых чертежей, дополняя и уточняя их. А затем предстояло решить задачку посложней: попробуй-ка географические показатели 18 сибирских чертежей размером 3х2 аршина каждый перенести с той же степенью подробности на обзорный чертеж размером 4х3 аршина (213х277 см). Словом, здесь Семену Ремезову надлежало не механически совместить частные фрагменты, уменьшенные с помощью пропорционального циркуля, а сделать при совмещении отбор главных объектов: незачем тащить в генеральный чертеж обозначения деревень, волоков, курганов. Важно оставить самое примечательное, например, крупные извилины реки. Но подобную задачу он уже решал в чертеже Тобольской земли. В генерализованном чертеже Ремезова впервые правильно отразилась речная сеть Сибири, благодаря чему северо-восточная часть Евразии перестала быть белым пятном на карте мира.
Кстати, Виниус предполагал издать чертежи сибирских земель отдельной книгой, но Семен Ремезов, загруженный на строительстве Кремля сверх головы, выслал ему листы своего свода только в 1701 году с оказией, с якутским служилым казаком, который сопровождал обоз с ясашной казной. Через год книгу переплели, и дело явно клонилось к изданию, да в 1703 году все рухнуло: Андрея Виниуса отстранили от дел. Понадобилось 300 лет, чтоб основные атласы Семена Ремезова стали доступны для изучения и любования.
ПОЕХАЛ СЕМЕН РЕМЕЗОВ с сыном Леонтием выполнять новую службу – «Чертеж земли кунгурского города». Помимо прочего была еще и конкретная задача: искать кратчайшую дорогу для провозу с железных заводов вниз по Чусовой до Камы. И вдруг в дни пребывания в Кунгурском крае они едут с Леонтием на реку Ирбит в деревню Писанец. Здесь, по слухам, есть Ирбитский писаный камень. И действительно, они увидели на скале из светлого известняка нанесенные красной краской неведомые надписи или рисунки, которые Ремезов назвал «древних лет чюдцкое письмо». И конечно, они копируют их и объединяют рисунки в сюжет «Тавры, снятые с каменей». А возле одной скалы фиксируют, между прочим, «чюдцкое городище з двемя окопи». Стилизованы ли изображения в их копиях – пусть это волнует ученых, но разве не потрясает степень любознательности сына боярского? Ведь археологические изыскания не входили ни в производственное задание Ремезова, ни в круг его привычных интересов. Но его сердце исследователя не знало берегов.
Одно слово – изограф. Да, изначально так звали иконников, но именно иконникам поручали составлять чертежи и карты, и слово несло уже новые смыслы. Строго говоря, и от рук его художеств были заслуги. Сшил и расписал «конным и пешим полкам семь камчатых знамен». Возможно, под этими знаменами и сам воевал в экспедиции на реке Миассе. Чего только ему не довелось делать?
Искуснейший картограф своего времени, он также отстоял нагорье в Тобольске от великого пожара – и башни, и воеводский двор, и приказ. Градостроитель и зодчий, он изымал беглых из Томска, прибирал в ясак вогуличей и татар, проектировал пороховой и железоделательный заводы, проводил перепись населения Тобольского и Тюменского уездов. Летописец и художник, он набирал рекрутов, руководил сооружением железных снастей и молотов, сооружал кирпичные сараи под Паниным бугром и пять обжигальных печей, был в «посылке» на поимке языков Казачьей орды… Он измерил родную землю и конным, и пешим ходом, и на нартах, и на лыжах, и плыл на дощаниках, и тонул по вешнему льду. И все же всегда оставался изографом, в сердце которого жила одна святыня, одна икона – Сибирь.
Рассказывает Аркадий Елфимов:
На публичной презентации факсимильных изданий «Истории Сибирской» и «Служебной чертежной книги» Семена Ремезова в библиотеке Российской академии наук в Петербурге один из историков высказался так, что «возвращение трудов Семена Ремезова для ученых равносильно открытию в русской литературе «Слова о полку Игореве»». Слишком круто? Тогда напомню, что академик Лихачев называл нашего земляка первым среди мировых имен писателей и художников начала XVIII века.
Рукопись «Служебной чертежной книги» – своего рода рабочий архив Ремезова и его сыновей. Здесь карты сибирских земель, проекты каменного городового строения (кремля), планы кирпичных и железных заводов, возводимых по воле Петра I, чертежи пушек, проекты каменных палаток (домов) и церквей. Словом, листы насыщены элементами и сюжетами истории, исторической географии, топонимики, этнографии, инженерной графики, чертежного дела. Универсальность и широта познаний тобольского самородка сопоставимы разве что с кругозором деятелей Возрождения.
В дар научным библиотекам наш фонд передал более 30 экземпляров факсимильных книг Семена Ремезова, а для четырех главных российских библиотек (в Москве и в Петербурге) мы оформили подарочные варианты изданий в кожаных сундучках.
ЗАБАВНАЯ ВЫШЛА ОДНА ИСТОРИЯ. Аркадий Григорьевич звонит из Тобольска почетному гражданину Ханты-Мансийского округа, начальнику «Мостостроя», которого знает еще с тех времен, когда возглавлял городской исполком. Спрашивает: «Елфимова помните?» А почетный гражданин в ответ: «Ну, я знаю двух Елфимовых: один раньше в горисполкоме был, а сейчас какой-то фотограф Елфимов объявился. Вы который из них?»
Недоразумение в разговоре, ясное дело, развеялось мигом. Посмеялись от души. Оказывается, несоединимое сопрягается иногда очень даже складно. Но если задуматься, забавная ситуация обнажает для нас таинственное сочетание деловой основательности строителя и нежного лиризма, так очевидно пронизывающего пейзажи Аркадия Елфимова. Застенчивая прелесть, которую его композиции обнаруживают в самом заурядном мотиве – покосившейся изгороди, избушках между увалами или куржаке на фоне краснокирпичной кладки – снова и снова бередит нашу душу. «Не может же мир такой красоты не иметь небесной цели», – писатель Валентин Курбатов доводит итог нашего восхищенного созерцания до высшей точки. И он же выявляет неизменное пристрастие фотохудожника Аркадия Елфимова к сияющей графике зимы, «когда цвета почти нет и оттого свет особенно нежен, щемяще печален или тайно радостен, как нечаянная улыбка на встречном лице».
Рассказывает Аркадий Елфимов:
За фотоаппарат я взялся лет пятнадцать назад. Сначала нужда заставила. Постоянный фотограф наших изданий Валентин Савельев живет в Москве. А для альбомов нужна прорва самых свежих картинок. Скажем, в облике Тобольска за ночь все преобразилось от куржака. Пока ждем Савельева – куржак испарился. Я и дерзнул попробовать, спрашиваю у профессионалов: какой аппарат выбрать, чтоб был хоть немного похитрее «мыльницы». Купил – и сразу оценил качество полученного результата. Начал снимать длиннофокусным объективом, и мне казалось: неплохие портреты выходят. Однако мое самодовольство было недолгим.
Отдыхаю я с семьей в Анапе и случайно покупаю журнал «Фотомагазин». А там рубрика есть «Фотокритика». Что такое? Картинка, присланная читателем, мне нравится, а внизу ее разделывают и в хвост, и в гриву. И я понял, насколько не образован в фотографии. С тех пор стал много снимать, возить фотоаппарат постоянно с собой. Собираю библиотеку фотомастеров. Вырабатываю собственный взгляд на мир.
Мне сегодня понятно, что я, как и большинство зрителей, формировал свой вкус на рекламном фото, по сути представляющем плакат. А плакат не предполагает созерцания изображенного. Наши современники не приучены смотреть на что-либо больше секунды. И возник у меня азарт: приковать внимание людей к неповторимой прелести сибирской природы, к архитектурным пейзажам Тобольска, да и других старинных городов. Пожалуй, меня всегда ведет азарт.
ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ ГОД жизни у Аркадия Григорьевича вышел годом путешествий, почти триста дней он провел вне дома. Как пошло с нового года, так и поехало. Началось с путешествия в княжество Андорра (в Пиренеях) вместе с детьми Глебом, Лизой, Кириллом и внуком Даней. Мысль собрать в одной экспедиции всех своих детей, невесток и внуков пока еще брезжит как манящая перспектива. Эту счастливую новогоднюю декаду в кругу родных продолжили три заграничных маршрута (Мальта и Сицилия, Объединенные Арабские Эмираты, остров Хайнань в Китае) и два десятка «походов по родному краю». И среди этих пестрых впечатлений совершенно особняком живут в его памяти и на его снимках одиннадцать дней на Камчатке. Восхождение на Авачинский вулкан. Неземной характер ландшафта в Долине гейзеров, где все бурлит и клокочет. Сплав на надувных рафтах по речке среди гор Срединного хребта. А возможность наблюдать за ходом лосося в реках, за крупнейшим зимовьем морских птиц, за повадками бурого медведя…
Этот сказочный маршрут под кодовым названием «Камчатский калейдоскоп» организовал Андрей Никитенко, с которым Аркадий Григорьевич незадолго до того познакомился в омском краеведческом музее. Случайная встреча стремительно переросла в дружескую близость, особенно после того, как Андрей ввел в круг своих партнеров в группе «Омск». Это знакомство стало счастливым открытием: оказывается, и среди оголтелого культа денег находятся предприниматели, которые, болея за Отечество, финансируют культурные программы. Словом, впервые в необъятной Сибири президент фонда получил реальную финансовую поддержку, и их первой совместной с «Омском» акцией стала передача книг для областных библиотек на четыре миллиона рублей. Вот в такой уютной компании единомышленников и предался Аркадий Григорьевич своему азарту по открыванию Сибири.
Рассказывает Аркадий Елфимов:
Мир Камчатки пленителен: величественные вулканы, дышащие паром и пеплом, наполненные серными озерами в жерлах, и в то же время – маленькие травинки, грибы, роса на рассвете, рябь на воде, волны и туман на океане. Хотелось все это заснять, оставить на память, на долгое любование всем людям.
Есть старый спор о фотографии: что должно пленять зрителя – концептуальная идея автора или кусочек мира, им переданный? На Камчатке это противостояние зачеркивается. На Камчатке обостренно понимаешь, что существует божий мир, которому плевать на нас и наши беды, который так прекрасен, что грех жаловаться на неустроенность в наших маленьких жизнях.
СТАРОМОДНЫЕ портретные композиции нам преподносят на шелковистой бумаге да в изысканном по простоте своей дизайне. А с портретов глядят на нас сосредоточенно позирующие люди, столетие назад ходившие по тем же улицам, где обитаем мы. Альбом «Вся Тюмень», реконструируя схлынувшее в небытие время самыми разными способами, настраивает нас ностальгически и не оставляет щели, чтоб задуматься… А откуда выплыли к нам эти принарядившиеся для съемки мастеровые в косоворотках, барышни в шляпках, негоцианты при жилетах с цепочкой?
Шанс увидеть белый свет у этих персонажей был близок к нулю. Стеклянные пластинки с их негативными изображениями хранились как попало, гуляя по частным коллекциям. Они были настолько загрязнены и поцарапаны, что казалось, песенка их спета. Однако Аркадия Григорьевича, как истового собирателя сибирской старины, подкупило вот что. Красноярский коллекционер, передавший ему собрание негативов, уверял: они наверняка связаны с Тобольском.
Да, представьте, побывали в Киеве, Лодзи, Белостоке и вот снова вернулись в Сибирь. На версию о сибирском следе наталкивал такой факт. К фотопластинкам в отдельной папке прилагались листки из рукописи священника Стефания Знаменского, литографические портреты сибирских митрополитов и кое-какие брошюры тобольского издания. На всех документах – надпись «Из собрания И.С.Абрамова».
А Иван Спиридонович Абрамов – краевед-любитель, сосланный в 30-е годы прошлого века в Тобольск и выполнявший задание Бонч-Бруевича, который возглавлял в тот момент Государственный литературный музей в Москве и был озабочен формированием фондов. Эта энергичная «рука Москвы» выгребла из Тобольска уникальные архивы, в том числе рукописи Петра Ершова, рисунки и дневники художника Михаила Знаменского. Видимо, среди вывезенных архивных сокровищ оказалась и коллекция стеклянных негативов.
ТАКОЙ ВОТ ЗИГЗАГ: Москва – Украина – Польша – Красноярск – Тобольск. Однако для начала следовало привести пластинки в божеский вид: расчистить от загрязнений, произвести цифровую пересъемку с негатива, а затем тактично реставрировать утраченные фрагменты на компьютере. Неоценимую помощь в реставрации оказал фотограф-профессионал из Екатеринбурга Евгений Лыков. Но это только техническая часть проблемы. А где и когда создавалась коллекция? Кто ее автор? И кто эти незнакомцы в фотоателье?
Атрибутировать собрание фотографий взялась искусствовед Наталья Ивановна Сезева, и ее выводы оказались сюрпризом для всех: авторы уникального собрания – тюменские фотографы, отец и сын Родионовы. Место и время съемки: Тюмень, 1904 – 1917 годы.
Кстати, альбом старинных фотографий имел успех у земляков еще и потому, что воздух исторической эпохи помогают воссоздать почтовые открытки из личного собрания Аркадия Григорьевича. Задумайтесь: разве может знаток сибирской старины возникнуть в материальном вакууме? Сфера поиска и собирания неоглядна у Аркадия Елфимова ни по географии, ни по охвату предметов. Открытки, старинные книги, иконы, антикварная мебель, предметы ушедшего быта типа самоваров и чугунных утюгов, произведения живописи и графики, медали… Впрочем, не все нам ведомо, и далеко не каждая коллекционная вещь тянет за собой занимательную интригу.
Рассказывает Аркадий Елфимов:
Я давно собирал меднолитые иконки – иногда с вкраплениями эмали, иногда более аскетичные. В моем собрании есть, например, разные изводы икон Богородицы: Тихвинская, Смоленская, Казанская, Знамение. Одна из них – образ Тихвинской Богоматери – овеяна обаянием древности.
Собирательство – очень непростой опыт. Тут порой подстерегает опасность составить о своем собрании ложное, преувеличенное понятие. Только профессионалу по силам осмыслить коллекцию в широком культурном контексте. Значит, выход один: искать консультанта высокой квалификации. Мне повезло на встречу с Анной Вадимовной Рындиной, выдающимся искусствоведом в области древнерусского искусства.
Металлические иконки бытовали в России на протяжении почти всей нашей христианской истории. Они широко проникали и в Сибирь. Однако даже в крупнейших библиотеках невероятно сложно найти специальную литературу, которая бы помогла осмыслить произведения меднолитой пластики. Вот почему, издав каталог своей коллекции иконного литья (именно Анна Вадимовна и прокомментировала мои находки в искусствоведческих «паспортах»), я раздариваю его российским музеям и библиотекам. Не исключено, что когда-нибудь подарю музею и свою коллекцию. Если в процессе коллекционирования человеком владеет страсть к накопительству, то не меньшую радость, я думаю, доставляет и акт дарения.
МАСТЕР-ПРОРАБ НА СТРОЙКЕ – вот отправная точка в созидательной биографии Аркадия Елфимова. Он до сих пор с почтением вспоминает о суровых уроках строительного опыта: в 7 часов утра предстояло собрать свою команду, а вечером на штабе докладывать о состоянии объекта. «Тут поневоле не будешь думать о секундах свысока». Мы не станем здесь прослеживать, как его целеустремленность и воля помогли выстроить карьеру управленца – вплоть до поста мэра. Такое случается. Но смущает очевидный парадокс: как железный прораб превращается в фотохудожника, ревнителя сибирской истории и издателя, проектам которого нет равных в России по их масштабу. Тут обычно люди разводят руками и бормочут о саморазвитии личности. Так-то оно так, но слишком туманно. Ведь культурную метаморфозу, подобную превращению чертополоха в белую лилию, не объяснить, не догадавшись о тайной пружине саморазвития. Признаться, мне с некоторых пор кажется, что маховик небывалой энергетической раскрутки Аркадия Елфимова питается страстью коллекционера. Страстью неиссякаемой, а значит и нескончаемыми встречами и уроками на этих поисковых трассах. И неспроста же он, оставшись в чем-то деловым и прагматичным Прорабом, признался как-то, что главная его корысть проста: возможность общаться со светлыми людьми.
Давайте задумаемся: какие чувства владеют душой коллекционера. Неукротимое влечение к стяжанию? Попытка собственными руками потрогать убежавшее время? Способ познания? Сколько опытов – столько будет и ответов. Однако в случае с Аркадием Елфимовым бросается в глаза, что личный азарт собирателя может совсем не быть помехой общественному благу, потому что страсть к накопительству в иных случаях не исключает, а скорее предусматривает радость дарения. Академическим библиотекам он дарит культурные раритеты в кожаных сундучках, а всем своим единомышленникам – настенные календари, постеры и книги, книги, книги.
       
|
