|
|
ТЕМА СОХРАНЕНИЯ НАСЛЕДИЯ И УКЛАДА ЖИЗНИ НЕНЕЦКОГО НАРОДА СЕГОДНЯ АКТУАЛЬНА КАК НИКОГДА. И ОГРОМНУЮ РОЛЬ В ЭТОМ ПРОЦЕССЕ ИГРАЕТ ЛИЧНОСТЬ. ПРЕДЛАГАЕМ РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ЭТУ ТЕМУ НАДЕЖДЫ СЕРГЕЕВНЫ САЛИНДЕР – ХОРОШО ИЗВЕСТНого НА ЯМАЛЕ И ЗА ЕЕ ПРЕДЕЛАМИ ПИСАТЕЛЯ, ОБЩЕСТВЕННОГО И КУЛЬТУРНОГО ДЕЯТЕЛЯ.
МОЯ ЗЕМЛЯ
Я коренная. Тазовская земля – это моя родина, здесь жили мои предки, и я живу, и дети мои живут. Предок мой далекий пришел в эти земли из Надымской тундры в поисках лучшей доли. Может быть, ему нужны были промысловые угодья более богатые. Никогда никуда я не уезжала. Как жила моя семья на этой земле, так и будет жить.
Я родилась в тундре севернее Тазовского. Училась в Тазовской школе-интернате. Потом опять в тундру уехала, потому что у ребенка, оторванного от родительского гнезда, душа-то тоскует. Хочется к этим белым просторам. Этого настолько не хватало в школе-интернате! Одежда другая, пища, которую плохо принимал организм, люди другие… Тяжело вспоминать. Казалось бы, светлое будущее, всем детей обеспечивают, учат писать, читать. Нас очень часто упрекали, что мы сидим на шее у государства, хотя у наших родителей никто не спрашивал, хотят они нас отдавать в школу или нет. Забирали в начале осени и отдавали в конце весны. Было сложно адаптироваться ко всем условиям «цивильной» жизни: было всегда холодно и всегда хотелось кушать. Если тундровики питаются только рыбой и мясом, то детям просто необходимо это сыроедение, на генетическом уровне необходимо. А тут нужно есть борщ из квашеной капусты, овсяную кашу, черный хлеб. Этот резкий переход сказался – я часто болела.
Тогда, в шестидесятые годы, у нас было все одинаковое: клетчатые платочки, валенки, которые часто дырявились, и мы затыкали дыры картонкой. Вспоминаю то время без удовольствия. Хотя училась хорошо, учеба давалась мне легко. Самое светлое за все школьные годы, когда меня отправили в санаторно-лесную школу в Салехард. Кормили нас хорошо, у нас был сончас и много свободного времени. Мы могли просто играть на свежем воздухе. Тогда в Салехарде большие лиственницы росли. Потом мы делали уроки и занимались декоративно-прикладным искусством: вязали, шили, вышивали. Я любила читать. Там я прочитала всю библиотеку. Книги были интересные, исторические, таких не было в нашей школе-интернате.
В Тазовскую школу мне не очень хотелось возвращаться. Поэтому, как только окончила ее, сразу же побежала в тундру. Тогда мне исполнилось четырнадцать лет. В этот год отец учил меня добывать зверя: ставили капканы, силки, ловили рыбу. Ездили на оленях. У меня свои упряжные олени были, такие смирные важенки. За одну зиму я научилась всему, что пропустила за несколько лет, пока училась в школе.
И мой прадед, и дед, и отец из рыбацкой династии. Все в летнее время рыбачили, особенно отец – надо было зарабатывать на пенсию. И все мужчины в нашем роду охотились. Зимой ловили песцов, лис, куропатку.
Я из многодетной семьи, вторая по счету. В ненецких семьях мальчики – желанные дети. Когда родился брат, я еще грудь сосала, мне всего чуть больше года было. Старшей сестре тогда было шесть лет, она уже помощницей была, а я мешала. Вот меня и отдали дедушке с бабушкой, чтобы не мешала братика растить.
Я сейчас с благодарностью и удовольствием вспоминаю те времена. Конечно, мне не хватало родительского тепла, но в то же время со стариками я познала смысл жизни. Вот это философское отношение к жизни у меня зародилось тогда.
Дед мой почему-то людей сторонился. Наш чум особняком в лесу стоял. Люди называли деда лешим. Позже оказалось, что он был шаманом. Каждую весну он сушил свои культовые предметы, бубны, – мне это было так интересно! Всегда дед брал меня с собой. Пойдет капканы проверять – я с ним. Устану – посадит меня на саночки. Пойдет сети проверять – я опять с ним. Только в морозные дни я не ходила на промысел. А так сама просилась. Он старался мне привить любовь к окружающей среде. У него все орудия промысла были щадящие: силок, петля. Ружьем он не пользовался никогда. Рыбы ловил столько, сколько надо было. Так, в принципе, живут все ненцы. Берут у природы лишь столько, сколько надо, чтобы пропитаться.
Летом мы кочевали к местам, где было много рыбы. Там большим стойбищем стояли до самой осени. Это на той стороне Тазовской губы, в районе Пятых-Шестых песков, на реке Щучьей. Тогда она была богата не только щукой, но и белой рыбой. Для себя ловили муксунчика, даже осетра. Рыбнадзор, конечно, и тогда относился к этому не ахти, но для себя, не на продажу, ненцам можно ловить. Да и много ли поймает пенсионер драной сетью?!
МОЕ НАСЛЕДИЕ
Моя любовь к устному народному творчеству – это заслуга наших стариков. Тогда не было ни радио, ни телевизора. Вечерами они собирались в одном чуме, пели эпические песни, сказки рассказывали. Я внимательно слушала песни стариков, переживала, где-то даже уши закрывала, когда о битве рассказывалось. А когда вышла замуж и жила в тундре, там уже свекровь и свекор вечерами пели эпические песни и рассказывали легенды. Песни были о героях, о борьбе сил добра и зла. Еще тема – сватовство, межплеменные войны. Там люди могли превращаться в животных, птиц, могли летать по воздуху. Там присутствует весь Север – и наши соседи долганы, тунгусы, и коми-зыряне, и ханты. Это не только ненецкие, это северные сказки.
Теперь моя работа связана с этим наследием. Я очень тепло и бережно отношусь к нему, оно у меня в крови. За десять лет, что я работаю в Центре национальных культур, я достаточно много сделала. Пытаюсь сохранить и сберечь все, что унаследовала от своих предков. И сейчас у меня есть возможность все это развивать и пропагандировать. Это самое главное. Я ставлю театральные постановки, пишу книги, занимаюсь рукоделием. Набралась целая папка дипломов и грамот, их мне вручали не только на Ямале, но и в других регионах нашей страны – я много езжу, популяризирую культуру моего народа. Мое счастье в том, что моя работа приносит мне удовлетворение. Не надо себя пинком заставлять идти на работу, заниматься нелюбимым делом. Все, в чем выступаю, сшито мной самой, все национальные сценические костюмы. Это и приносит мне удачу.
У меня планов – не меряно. В этом году я побывала в Москве на выставке «Сокровища Севера». Там показывали модели одежды, и у меня родилась мысль, я просто ею заболела: сделать коллекцию арт-моделей в национальном стиле. Пока ехала домой, сделала несколько набросков. Коллекция будет состоять из двух разделов. Первый будет называться «Наследие Сихертя». Это будут нетрадиционные модели одежды, но обязательно в традиционном ненецком стиле – с мехом и бисером. Вторая часть коллекции будет называться «Из глубины веков». Хочу использовать мех нерпы, рыбью кожу. Приложив фантазию, можно что угодно сделать. Я только беспокоюсь, что мне не хватит на все времени. Я ведь работаю одна, у меня нет подмастерьев. За помощью обращаюсь к своим детям, дочерям Анастасии и Арине, сыновьям Александру и Андрею. Дочери помогают что-то сшить, сыновья режут по дереву и кости. Неплохо рисуют, пускай непрофессионально, но зато с любовью к своей земле.
Мы все ощущаем себя частицами ее. Мы здесь живем, ходим по этой земле, дышим этим воздухом. Это наша родина. Если говорить о заботе местных властей о нашем крае, могу сказать, что они стараются, но не все удается. Понимаю, что сразу всего не построишь. Но мне очень бы хотелось увидеть благополучие и процветание Тазовского района, наших больших и малых поселений. Зато очень сильный толчок получило культурное развитие. К национальной культуре повернулись лицом, на нее обратили внимание, ее стали развивать. Наши ямальские коллективы успешно гастролируют по всему миру. Замечу – успешно! Они ведь не просто танцуют или поют – они пропагандируют наш Ямал. Окружной Дом ремесел пропагандирует народное творчество, чтобы о Ямале заговорили. Благодаря окружным властям мы имеем возможность куда-то поехать, себя показать, других посмотреть. У нас очень дружный коллектив. Мы буквально все и поем, и пляшем. Коллектив у нас устоявшийся. Конечно, люди приходят и уходят, но костяк есть. Если надо, работу находим и уборщице, и дворнику. У нас все – творческие личности.
МОЯ ТРЕВОГА
Никто не спрашивает нас, что надо делать, чтобы сохранить культуру и историческое наследие ненцев. Может быть, не надо с таким размахом пускать на нашу землю разработчиков газовых месторождений? Но не в наших силах это остановить. Потому что «Газ – любой ценой!».
Да, наша земля богата газом. Но у России какое-то колониальное отношение к этой земле. А дальше – хоть трава не расти. Это уже здесь проходили, не один урок жизнь преподнесла. И я не вижу особых плюсов в социально-экономическом развитии нашей территории. Салехард, другие города растут громадными темпами, а у нас мало что меняется. Ладно, построили один дом, зато в другом месте два дома сгорело, два дома обрушилось от ветхости. И куда людей распределять? Поселок Тазовский – самый неухоженный и неаккуратный из всех, что я видела. Тарко-Сале такой чистенький, ухоженный. Самбург – там выделяют коренным жилье, а у нас эти очереди бесконечные. Чем больше сюда приезжает людей с «земли», тем больше жилья надо. Многие, чаще всего тундровики, остаются на обочине жизни. И как бы мы ни развивали наш район, рабочих мест для нашей молодежи нет. Даже имея образование, коренному жителю труднее устроиться на работу, конкуренция очень высокая.
А вот газовики здесь очень серьезно обосновались. Тазовский район настолько богат полезными ископаемыми, что является лакомым куском. Идут на Север семимильными шагами – Находкинское месторождение, Антипаютинское и даже замахнулись на Гыданский полуостров. Пришли всерьез и надолго, и будут сосать, пока не выкачают все. И люди зачастую – «временщики», им наплевать на коренных. Они деньги зарабатывают: на дома, машины, на блага, которые у них не здесь, а на «земле». Среди них тоже есть хорошие люди, но таких, для которых Тазовская земля стала родной, которые ее уважают, мало. Мне так больно было смотреть, когда приезжие ездили по тундре, грабили ненецкие кладбища, ровняли с землей священные места. К счастью, сейчас заниматься вандализмом не позволяет законодательство. И насчет экологии спрашивают, ездят постоянно представители ассоциации «Ямал – потомкам!», стараются контролировать разработку месторождений. И люди им постоянно сообщают, простые тундровики сигнализируют, где химикаты брошены, где варварски ведут разработку. Ненцам не все равно, как относятся к их земле. Был случай: изгадили заповедный участок земли на Нямбойто. Виновников наказали, они компенсировали ущерб. Хотя деньгами это невозможно компенсировать, природа долго будет выздоравливать после таких ран. Если бы с самого начала относились бережно к тундре, не было бы такого негативного отношения к разработчикам, и земля была бы не так травмирована. А так столько мусора, столько металла... Далеко не надо ходить – береговая линия Тазовского, там столько металлолома! Все это попадает в воду, в землю. К тому же это столько денег валяется; неужели нельзя собрать весь этот металл, переработать?
Такое отношение, может быть, потому, что страна большая, ресурсов много, богатства много. Экономить и беречь не умеем. У тундровиков всегда было определенное отношение к мусору. Обязательно все убиралось, подметалось. К тому же в тундре живут экологически правильно. Ну какие там отходы? Косточки – так их собаки сгрызут, отходы меха или стружечки – так они перегниют со временем. Люди знали, что на будущий год они прикочуют сюда обратно, на этом сухом месте поставят чум, здесь должно быть чисто, никакой грязи, земля должна цвести. Сами для себя ее берегут. У освоителей недр нашей земли такого отношения к природе нет. Они получают миллиардные прибыли. Говорят, что делятся с нами, местными. Но я называю это подачками. Пригласили их на День оленевода, а с пустыми руками в гости не ходят, вот они и дарят. Привезут ящик с товаром, который для тундровика необходим, и все. А наш народ – он же наивный, он и этому рад…
МОЙ ОЛЕНЬ
Олень был подарен человеку верховным богом Нумом. Но, отправляя оленя на землю, бог наделил его рогами. Для чего? Для того чтобы он отпугивал злых духов, защищал и себя, и человека. Человеку же бог сказал: вот это твой брат, он тебя будет кормить, одевать, он станет смыслом твоей жизни. Потеряешь оленя – потеряешь жизнь. И действительно, олень для тундровика – это еда, одежда, дом. Его кровь очень живительна для человека, особенно полезна больным – в ней много микроэлементов и витаминов, особенно в крови только что забитого животного.
Очень хорошо, что пока оленьи стада растут. Но с каждым годом становится все меньше пастбищ, и им негде кормиться. Тем не менее олень еще жив, жив и тундровик. Он может сохранять свои традиции, носить одежду из меха оленя, укрывать свое жилище оленьими шкурами. Он сохраняет свое вековое ремесло, полученное от отцов и дедов. Олень – неотъемлемая часть северного бытия. Не будет оленя, не будет и нации нашей. Придется учиться другим ремеслам, произойдет ассимиляция, мы забудем свои традиции, свой язык.
К счастью, у нас в районе поддерживают оленеводство. Агропромышленный комплекс старается что-то делать для оленевода, чтобы он мог жить в тундре. Снабжают продуктами, транспортом, предметами быта. Брезент, чумовые печки нужны людям. Хорошо, что не заставляют человека насильно, как прежде, забивать своих оленей и сдавать мясо государству. Каждый сам решает, сколько животных он сдаст на забойный пункт. Сам решает, сколько сдать, чтобы прокормить семью и сохранить поголовье. Приводит тех оленей, которые, скорее всего, не перенесут суровой зимы.
Поэтому могу сказать, что сейчас многие, в том числе и наше руководство, заинтересованы в сохранении оленеводства. Помогают. Медикаментов, правда, стало меньше выдаваться. Но помогают. Мой сын работает ветеринарным врачом, часто бывает в тундре. Говорит, бывает такое, что необходимых лекарств нет, тогда в тундре пользуются старинными способами лечения болезней. Тем же рыбьим жиром смазывают, чтоб оводы не сильно объедали кожу оленя. Также народными средствами лечат такое заболевание, как копытка. Оленье поголовье растет, но надо больше.
Дети приходят на смену отцам. И с каждым днем все чаще. Человек, который «болен» тундрой, который увлечен ремеслом своих дедов, окончив девять-десять классов, возвращается в тундру. Это очень хорошо. Самое главное, что детей не портят блага цивилизации. Дети оленеводов возвращаются в тундру - учатся, служат в армии и возвращаются продолжать дело и традиции предков. У них есть выносливость, крепость духа. Этого нет у многих современных детей, избалованных цивилизацией. С малых лет тундровики растут вместе с оленями. У ребенка могут быть свои личные олени, которых он растит и приучает к упряжке. Это похвально. Я всегда была рада за тех, кто остается в тундре, что есть еще кому продолжать исконный промысел ненецкого народа. Не знаю, долго ли еще так будет продолжаться. В тундре очень нелегко жить. Возможно, со временем жизнь будет облегчаться, но суровые бытовые условия останутся. Хотя уже сейчас тундровики стараются не отставать от современной жизни – у них почти в каждом чуме есть генераторы, спутниковые антенны, люди вникают во все. Тундровики стараются идти в ногу со временем, хотя стандартное образование, полученное в интернате, мало что дает. Жить в тундре они учатся у своих отцов и дедов.
Ну как можно облегчить, изменить суровый быт в тундре? Мне кажется – никак. Чум, дошедший до нас из глубины веков, это самое оптимальное и самое необходимое тундровому ненцу. Я помню, были случаи, когда к нам привозили юрты – такие громоздкие, на ватинах. Они не прижились. В морозы они покрывались коркой льда, сырел утеплитель. Поэтому чум, прошедший испытание временем, – самое оптимальное жилище. Он мобильный, удобный, его легко собирать и разбирать, чтобы кочевать с оленьими стадами по тундре. И самое главное, только затопишь печь в чуме – он сразу прогревается. В этом его преимущество. Думаю, что еще лет сто у нас будут олени, но приближается, нарастает угроза традиционному укладу жизни в тундре. Каждый раз по дороге к Новому Уренгою я вижу, как буровые вышки шагают все дальше и дальше на Север. Ну, выкачают газ, но земля-то останется, искореженная металлом. Вы знаете, я пролетала над Ямбургом, там на десятки километров опустошенная земля, нет покрова тундры. Освоение месторождений, что бы там ни говорили, очень пагубно влияет на пастбища. Меньше станет пастбищ – уменьшится число оленей. Мне иногда рисуется картина: олени в резервации какой-то. Это будет просто островок для туристов: посмотрите, мы сохранили оленей!
МОЯ НАДЕЖДА
Я стараюсь сохранить язык – не упрощенный, а богатый ненецкий язык, который мне передали старые люди в тундре. Поэтому я написала сказку для детей, называется «Легенды Мынику». Использую тот язык, который мне передали старые люди. А вот литературный язык, по моему мнению, взят ниоткуда. Кто-то в тридцатые годы взял за основу язык западных ненцев – это Архангельский край и часть Ямала. Но если я с молоком матери впитала свой говор, свой диалект, то мне очень трудно переучиться на литературный язык. Западные ненцы восточных, конечно, понимают. Это, например, как русский и украинский языки – много общего, но и много разного: ударения, произношение, слова по-разному звучат. Пусть бы и все ненцы говорили на разных, но своих языках! Удивляюсь, зачем так сделали. Я была маленькой, нам в интернате так тяжело было учить «родной» язык. Мы не понимали многого. И главное – не понимали, зачем нам так говорить, мы ведь разговариваем по-другому.
А вообще молодое поколение уже не владеет ненецким языком. Многие дети, даже живущие в тундре, в чуме, уже общаются преимущественно по-русски. Это очень больно. Это с того периода, когда наших старших братьев и сестер силком забирали в интернат, заставляли говорить на русском. Тогда оборвались корни. Мы заговорили на русском, наши дети заговорили на русском. И великий русский язык подавил все языки.
Был и такой период, что ненцы стыдились быть людьми своего народа. Кем хочешь будь – татарином, казахом, только не ненцем. В интернате в нас не воспитали самоуважения, силком учили литературному, неродному языку. Наверное, тогда решили, что наш народ надо вымыть, причесать и научить разговаривать. Ненецкий язык сродни китайскому, и заново его учить очень трудно. А позабыв, сложно вспомнить. Тем более у нас столько смешанных браков. Мы дома разговариваем по-ненецки, но все равно больше общение идет на русском языке. И как бы мы ни старались, ни трудились на почве культуры, мне кажется, это бесполезно. Посади сломанное дерево – разве оно будет расти? Ребенка надо учить с той поры, когда он начинает говорить первые слова. С пеленок родители должны с ним общаться на родном языке. А мы ведь – интернатское племя. Нас оторвали. Теперь мы должны расти? Так не бывает.
Об обрядах, традициях я могу рассказать очень много. Это теперь моя жизнь, часть моей работы. И это у меня настолько взаимосвязано. Я шью одежду, чтобы носить в тундре, и эти же костюмы использую в сценических постановках на сцене.
Я отношусь к роду Салиндеров. У нас много запретов. И мы соблюдаем некоторые традиции. Речь не идет о чуме – это соблюдается и в квартире. Мы очищаем свою ауру, стараемся, чтобы меньше было негатива. Сначала нужно «прогенералить» все тряпочкой и веником, а потом уже – традиционный обряд с огоньком, дымком – окуриваешь свое жилье. Если к нам пришел гость, который соприкасался с покойником, то он стучит в окно. Мы выходим, окуриваем его дымом. А потом уже – пожалуйста, заходи в дом. Это своеобразная чистка энергетическая. И таких правил, хочу сказать, много. Это мелочи, но это значимые мелочи. И мы стараемся их соблюдать. Чтобы род был крепким, здоровым, и следующие поколения жили на этой земле, рыбачили, добывали зверя.
Несмотря на то, что я и моя семья живем в поселке, все вместе мы очень часто выбираемся на лоно природы. Вот ездила, погода была не ахти, но вернулась обновленная, отдохнувшая душой. Вся короста негатива, который я нахватала в поселке, улетучилась с этим ветром. В тундре, правда, я маялась от безделья – ведь я гостья, мне нельзя работать. А как не работать? И чуме нельзя просто так сидеть! Поэтому понемногу помогала.
Чтобы эти традиции сохранялись, работает много людей. Хочу сказать большое спасибо своим землякам из ассоциации «Ямал – потомкам!» и тем руководителям, которые дали жизнь Дню оленевода. Он стал национальным праздником. Вообще он совпадает с ненецким Днем равноденствия. После зимней тяжелой работы люди отдыхают, ездят друг к другу в гости. Перекочевывают поближе к поселкам, встречаются с родственниками. Самое время отдохнуть перед непростым периодом отела. Стал традиционным и День рыбака, он соответствует ненецкому празднику весны, празднику ледохода. В старину приносили дар реке: нужно было забить олененка, чтобы дух воды не скупился и дал рыбакам летом хороший улов. Сейчас эти два праздника уже перемешались с современностью, но все равно они являются экзотикой для многих людей, тем более приезжих. Заметьте, сколько сейчас приезжает людей специально посмотреть праздник. Они ведь смотрят не только, как люди кровь пьют, они смотрят на все: людей в национальных одеждах, исконно ненецкие состязания. Такого нигде больше не увидишь. А сколько поселковых ненцев приезжает на День рыбака на Пятые-Шестые Пески: показывают силу, красуются в ягушках, получают удовольствие. В одну канву вплелось и прошлое, и настоящее.
 
|
