|
|
НЕВЕРОЯТНЫЕ СОБЫТИЯ, КОТОРЫЕ СОПРОВОЖДАЛИ ЖИЗНЬ НЕОРДИНАРНОГО ЧЕЛОВЕКА ВЛАДИМИРА АНТОНОВИЧА НИКОЛАЕНКО, – ЭТО ЧАСТЬ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРАВДЫ, ОДНА ИЗ СУДЕБ СОЛДАТ НАШЕЙ РОДИНЫ, ПОБЕДИВШИХ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ, НАШЛИ СВОЕ ОТРАЖЕНИЕ В КНИГЕ ВИКТОРА ЗАЙЦЕВА «ЯБЛОКИ В КУКУРУЗЕ». ГЛАВУ ИЗ КНИГИ МЫ ПРЕДЛАГАЕМ ВАШЕМУ ВНИМАНИЮ.
Яссо-Кишиневская операция. Стремительный бросок наших танков на запад. 7-я рота, в которой Володя нашел свой второй фронтовой дом в составе 109-й гвардейской стрелковой дивизии, в авангарде наступления. Но за танками им не угнаться, хотя идут почти сутками без отдыха. Организм не железный, временами кто-то из бойцов вдруг начинал идти по косой. Все так же упорно передвигая ногами. Но рота-то знала – заснул парень. Вот он так же усердно добирается до бровки и с размаху уже в глубоком сне плюхается в пыль. Га-а! – реагирует рота, на большее выражение чувств никаких сил нет. Бойца поднимают, очухивают, и он снова топчет ногами дорогу. Наступление.
Короткий отдых у Днестра, в плавнях. И там, в плавнях, Володя вдруг разглядел… яблони. Боже мой! Он подошел к комроты капитану Моисеенко:
– Товарищ капитан, можно я за яблоками сгоняю? Я быстро, одна нога здесь, другая там. А?
Капитан устало смотрит на Володю. И здесь необходимо сделать два отступления.
ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Володя с детства очень любил яблоки. Любил с тех самых пор, как его мама, отличный стрелок, постоянно получала призы на разного рода соревнованиях. Вот, помнит Володя, очередные стрельбы. Выставлены мишени, офицеры с пристальными взглядами прикидывают свою будущую стрельбу, клацают затворами винтовок. Жарко, тополиный пух лезет в глаза и нос, но этого никто не замечает. Целехонькие пока мишени – самурай с кругом на животе, солдат неизвестной армии – только не немецкой, немцы наши друзья – со злым выражением топорно намалеванного лица и с тем же обязательным прицельным кругом – покорно ждут своей участи быть непременно расстрелянными. В несколько труб гремит оркестр: стрельбы – это праздник. Это показатель того, как офицеры Красной Армии готовы поразить врага в самое сердце.
Началось. Глухо звучат винтовочные выстрелы, но внезапно возвращаются обратно, отразившись от ближайших сопок. Первый номер, второй, третий… неплохо, неплохо, повторяет комполка. Видно, что он доволен. В свою очередь на рубеж выходит Клавдия Николаенко. Выстрел за выстрелом. Пуля за пулей ложатся кучно, и вот уж самураев живот как решето, и непонятно, почему он еще улыбается своей гаденькой азиатской улыбкой.
– Первое место… Клавдия Николаенко! – объявляет контрольный офицер и вручает победительнице корзину яблок. Откуда яблоки в Забайкалье? Секрет прост. Яблоки перед стрельбами, как приз, покупали в проходящих с запада поездах дальнего следования.
Заветная корзинка торжественно прибывала в скромное жилище семьи Николаенко. Для Володи это был настоящий пир…
– Товарищ капитан, можно?
ОТСТУПЛЕНИЕ ВТОРОЕ
У комроты капитана Моисеенко была сложная, но вовсе не исключительная для того времени военная судьба. До войны он был секретарем райкома партии в Бендерах (бывшая Бессарабия), в той же Молдавии, которая только-только была присоединена к Советскому Союзу. Началась война, и райком и все другие партийные и советские организации быстренько, в спешном порядке, а вернее, беспорядке, эвакуировались в Одессу. И вот тут-то случился конфуз. В суматохе бегства, а по-другому не назовешь, оказалось, что он с товарищами потерял… сейф с партийными документами. Ах, ты бл…!
В общем, всадили ему десятку по 58-й политической статье, и он прямиком из солнечной Одессы отправился на снежный Урал. Пилить лес или еще что-то свершать, чем гнобили политических в то время. Но!
В эти дни Сталин на время поумнел, ремиссия бывает у всякого больного, и … выпустил из бездны бериевских (читай – сталинских) лагерей опального генерала, но будущего маршала Рокоссовского. Косяком, как это всегда бывает у системы, не знающей правосудия, стали пересматривать и другие дела, как всегда бессистемно, дабы угодить Хозяину. Нашли и дело Моисеенко. Глядь (так и хочется произнести другое слово), а в деле-то преступления и нетути! А? Моисеенко пишет заявление с просьбой отправить на фронт. И попадает в штрафбат. И под Сталинград. И уцелел! Хотя был два раза ранен, и раненый продолжал воевать. То есть настоящий, не бумажный был мужик. Оклемался от ран. Окончил двухмесячные курсы младших командиров и попал на фронт, в 109-ю дивизию комвзвода. Потом, коли не убили, стал комроты. Судьба.
Капитан устало смотрит на Володю.
– Пионер, ты знаешь, что у нас наступление?
– Знаю, товарищ капитан, но я очень быстро!
– В общем так, – капитан помолчал, будто взвешивая все «за» и «против», – иди, но смотри: не будет тебя через два часа, будешь считаться дезертиром. Ну, а если в плен… При слове «плен» Володю передернуло. Он-то знал, что это такое. И, скорее всего, капитан Моисеенко знал о Володиных злоключениях, хотя никогда, ни единым словом об этом не упомянул. Володя понял, что капитан колебался потому, что верил ему не до конца. Время тогда было такое. Скорее всего, если бы Моисеенко сам не хлебнул НКВДевской каши, то не отпустил бы. Значит, все же доверие в него, Володю, пересилило. В Пионера, как все его звали в роте. Прицепилось же!
– Я мигом!
Он бегом кинулся в роту, схватил два «сидора», что первыми попались под руку, и двинул в плавни. И очень скоро война и все, с ней связанное, отодвинулось и ушло в небытие. Юношеский мозг быстро забывает даже то, что было пару минут назад. Не навсегда, а на время, пока новые ощущения и впечатления охватывают тебя целиком. Он шел по густой, совсем не увядшей траве, ломился сквозь попадавшийся местами камыш, и яблони были все ближе. Он уже, казалось, ощущал их ни с чем не сравнимый, ядреный дух. Запах силы и здоровья, запах детства, Забайкалья… – Как там мама? – вспомнил он.
Было много падалиц, да и ветки гнулись от тяжести круглых, краснобоких плодов. Но, прежде чем набить «сидоры», он жадно, до сведения скул съел первое же яблоко, которое с сочным хрустом открылось ему … Нет войны. Один вещмешок он отнес в роту, другой, конечно же, комроты. Тот с приятным удивлением смотрел то на яблоки, то на Володю. Володе показалось, что взгляд его стал успокоеннее, что ли. И Володя понимал почему.
– Ну ты, Пионер, даешь!
Чего уж там, приятно было услышать похвалу от командира…
Было уже лето, и Антоныч повел меня показывать свой огород. «Собственно, что может быть интересного в огороде, – подумал я. – Ну, картошка, лук…» Но Антоныч подошел к сараю, стоявшему на задах участка, и вдруг с ловкостью заправского матроса – хоп, хоп – взобрался по лестнице на крышу и исчез из поля зрения. «Лезь сюда, писатель!» – услышал я из поднебесья. Каюсь, мой подъем был куда менее ловок. И я увидел: на крыше сарая в больших деревянных ящиках росли… помидоры. Антоныч явно торжествовал, видя мое изумление. «Ты прямо как королева Елизавета, – сказал я, – она тоже помидоры на крышах разводит». – «А чем мы хуже! – ответил Антоныч. – Видишь, у меня и вода сюда проведена». Я видел. Пионер оставался Пионером…
– Яблоки, конечно, мы съели в один миг, – продолжил Антоныч, когда мы вернулись с «королевского» огорода. И я снова к комроты, мол, можно еще разок, а? Но он так на меня посмотрел, что я сразу все понял. Да и сам я чувствовал, все, отдых кончился, снова шагай вперед и вперед. И отстань я в этот раз!.. Даже представить себе не можешь, как я тогда это остро почувствовал: бегу я с яблоками, догоняю роту, а тут как тут синие галифе – кто? Откуда, почему один, почему не в строю… и снова СМЕРШ. Раз один боец бродит во время марша, значит, опять потенциальный шпион. Эх!
Антоныч резко взмахнул рукой, видимо, и сейчас ясно представляя себе эту картину. Есть раны, которые никогда не заживают. Военные раны, наверное, самые болящие. Страх, унижение, обида, боль – разве такое забудешь?
А дальше было вот что. Дальше была кукуруза. Это все тот же бешеный марш на запад. Марш до самого Прута, вслед за нашим танковым прорывом. Но пока еще они на Днестре, в районе Григориополя. Этот период войны был совсем не похож на то, что было вначале. Наша пехота шла на запад – от Днестра до Прута – почти без сопротивления, если не считать разрозненных немецких группировок, уже как наши партизаны совсем недавно, нападавших из засад. Войска шли растянуто, и даже роты одного батальона порой разделяли многие сотни метров. Вот немчура, до конца не верившая в свое поражение, этим и пользовалась. Остановить мощное движение наших они не могли, но кусались больно.
Комбат Бондаренко прискакал в роту вместе со своим ординарцем.
– Стой!
Усталая рота словно того и ждала. Некоторые бойцы без команды плюхнулись на землю. А что, приказ командира остановиться. Комбат слез с коня, бросил поводья ординарцу. Недовольно покосился на сидящих бойцов, без команды же, лешие отдыхают, но задерживаться не стал. Капитан Моисеенко уже спешил к нему.
– Слышь, капитан, там впереди дорога идет через кукурузное поле. Первая рота уже прошла, но чует мое сердце – в этой клятой кукурузе может быть засада. Тогда они по нам с двух сторон врежут – и плачь, Маруся. Давай-ка мы сами проверим с тобой!
Он покосился на бойцов и добавил:
– А ребята пусть отдохнут пока, – тут он заметил Володю, – и ты, Пионер, пойдешь с нами. И захвати ракетницу!
И они пошли вперед. Володе идти было трудно, ох, как трудно. Совсем недавно Бондаренко посылал его в ближайшую деревню. Проверить, нет ли немцев. Немцев, к счастью, не оказалось. И вообще, ему тогда повезло – пожилая молдаванка перекрестила его и напоила молоком. «Во, румыны присмирели», – подумал тогда Володя. Для него разницы между румынами и молдаванами еще не было. Впрочем, а есть ли она, разница? А потом везение кончилось. Они шли под дождем, а пить все равно хотелось. Ну, и пили из луж.
И сейчас у него разыгрался… короче, живот расстроился. Моисеенко быстро ушел вперед, а майор и Володя поотстали. «Давай, давай, Пионер», – поторапливал его Бондаренко. Но, видимо, догадавшись по лицу бойца о его муках, он махнул рукой. «Догоняй!» – и ушел вперед. А Володя ушел в кукурузу.
Вдруг он услышал стрельбу. «Автоматная очередь, немецкая, – отметил Володя, – сухие пистолетные выстрелы». Звуки были приглушенными, им трудно было пробиться сквозь сплошной лес сухих кукурузных стеблей, и это было похоже на то, как в соседней комнате кто-то играется с детской трещоткой. «По дороге нельзя, могут засечь, – подумал боец и полубегом двинулся на звуки в метре от дороги, то и дело раздвигая стебли, пригибаясь. Живот болел. – Вот зараза, – подумал Володя, – в такой-то момент!
Внезапно он увидел Бондаренко. Тот был без фуражки, бледный, с пистолетом в руке. Рядом, озираясь, семенил рыжий ординарец. Володя вышел на дорогу.
– Товарищ ма…
– Ты где был, Пионер?
Бондаренко била крупная дрожь. Он быстро вытер лоб платком и оглянулся назад. Оттуда доносились автоматные короткие очереди.
– Ты вот что, быстренько иди на помощь капитану. Он ранен, помоги ему, потом выйдете к роте. А я в роту. Давай!
И он быстро зашагал по дороге, постоянно оглядываясь. Оглядывался и рыжий ординарец. У них это получалось почти синхронно, словно они исполняли давно отрепетированный эстрадный номер.
На какое-то мгновение Володя замешкался. Как же так, там капитан, ранен, один, а майор с ординарцем что – бросили его, раненого? Но он же один! Конечно, рота там… но капитан ранен, а эти… Не до конца еще осознанная злость перехватила горло. Он побежал, на ходу дернув скобку боевого взвода своего ППШ. Капитан лежал в метре от дороги и стрелял из пистолета куда-то, вглубь кукурузного леса. Планшетка валялась рядом. «Пришел! – крикнул он Володе хрипло. – Они где-то там, сволочи!»
Володя плюхнулся рядом, и лежа вырвав чеку, бросил гранату вслепую во враждебную безликую чащу. Потом полоснул очередью. Еще, еще, стараясь увеличить сектор обстрела. Над головой просвистело, и сразу слитно из кукурузы донеслось: та-та-та. «Береги патроны!» – выдохнул капитан. Володя перевернулся на спину и, достав ракетницу, пальнул в серое небо. Ракета означала – здесь засада.
Они лежали молча, вглядываясь в массив. Невидимые немцы тоже молчали. Прошло минут пять. Настороженное ухо ловило малейший звук, шевеление стеблей. Володя держал палец на спусковом крючке ППШ. Вдруг впереди что-то мелькнуло в просвете стеблей, зашуршало, захлопало. Володя чуть привстал и всадил короткую очередь в это шуршание, и, вопреки всем житейским законам, оттуда метнулась и порхнула над их головами… сорока. – Сука! – коротко сказал капитан. – И не боялась же выстрелов, – подумал Володя. – Что, война страх притупила, что ли?
Капитан лежал, уткнувшись лицом в землю, и дышал часто и мелко. Кукурузные заросли молчали. «Может, ушли», – подумал Володя. Напряжение спало, захотелось курить. Лежа, он сунул руку в карман галифе и только тут почувствовал, что лежит на чем-то твердом, что явно находилось в кармане. Рука ощупала это твердое и… круглое. Яблоки! Володя одно за другим, неловко двигая рукой, явил на свет два красных, чуть помятых уже, позавчерашних яблока. Милые мои! А я ведь совсем забыл про вас! Да и забудешь, когда в карманах и кисет с махоркой, и прочая мелкая трофейная солдатская радость, которую не с руки таскать в «сидоре», и поэтому солдатские карманы всегда топорщатся от немудреного добра.
– Переверни меня, Пионер! – Моисеенко сам силился перевернуться на спину, но, видно, силы оставили его, и он только конвульсивно дергал правым плечом. Володя осторожно перевернул капитана. Он был бледен, но смотрел на Володю спокойно, будто ничего и не произошло. Машинально Володя скользнул взглядом по гимнастерке, галифе капитана. Ни раны, ни крови не было видно. «Живот», – сказал Моисеенко. Володя аккуратно расстегнул ремень, задрал гимнастерку. Маленькая дырочка в районе пупка была похожа на след от раздавленной клюквины. И все. Крови не было. Володю это удивило.
– Товарищ капитан, а крови-то почему-то нет!
– Она, Пионер, вся внутрь идет… Поэтому… не видно.
«Перевязать!» – вспомнил Володя. Он достал из кармана – вот они солдатские карманы – медпакет, разорвал, достал бинт. Перебинтовывал осторожно, поворачивая капитана на бок, он заметил на спине выходное отверстие пули, такое же маленькое. «Хорошо, что навылет, – подумал он, – гнить не будет». Капитан лежал без движения, не стонал и был в сознании. «Наверное, все же позвоночник зацепило, раз двигаться не может», – подумал боец…
Между тем серенький день подходил к концу. «А где же наши? – с тревогой подумал Володя. – Я же дал ракету, Бондаренко знает, где мы». Он встал, уже не боясь, во весь рост. Не было слышно ни звука. Молчал кукурузный лес, молчала дорога. «Они что там, охренели совсем? Дать еще ракету. А если немец рядом? Ну, где же рота?» Что-то виднелось в траве рядом. «Бинокль! Бондаренковский, – понял Володя. – Спрячу в «сидор» и не отдам ему», – решил он.
Он свернул самокрутку, закурил. Капитан тихо спросил: «Чего делать-то будем? Рота ушла…». – «Как ушла? Куда?» – «Да Бондаренко увел, я его знаю». «Почему?» – «Потом поймешь, Пионер». Чего пойму «потом»? Потом? Надо было действовать. Володя не верил, что рота могла уйти. Может быть, просто пришел приказ такой. Ждать. На войне все меняется быстро. Пойдем к ним сами. Пойдем – это легко сказать. Ходить мог один Володя. Он снял плащ-палатку, расстелил на земле. Стараясь быть как можно осторожнее, приподнял капитана, так, правый бок, левый, не забыть планшетку… Капитан закрыл глаза: «Не дотащишь, Пионер… да и куда?» Дотащу, а куда? – «В роту, конечно, товарищ капитан!» Но Моисеенко молчал. Значит так, сколько мы ушли от роты? На километра полтора. Дойдем! Он потянул край плащ-палатки. Подалась с трудом, но по сухой траве, по обочине дороги двигаться было можно. Мешали стебли кукурузы, но у дороги они были реже, чем в глубине массива, и он отодвигал их, тянул плащ-палатку вперед. Гимнастерка скоро стала мокрой, хотелось курить и пить одновременно. Очень быстро стало темнеть. «Ничего, еще немного, а там наши, – подумал Володя. – Там, там наши! – снова и снова повторял он про себя неожиданно зло. Он вспомнил слова капитана. – Нет, там наши!..»
Роты на том самом месте не было. На том самом месте были окурки, втоптанные в сырой грунт, следы множества ног. Но они вели влево, на едва заметную дорожку – тропку, в обход основной дороги. В обход возможной новой засады. В обход раненого Моисеенко и растерянного Пионера.
Володя сел на траву рядом с капитаном. Блеклое днем небо, сейчас очистилось от пелены, подул легкий ветер, зашелестели безразличные ко всему сухие листья кукурузы. Совсем довоенная луна медленно плыла в высоту по небесной дуге.
– Пить, – тихо выдохнул Моисеенко, – пить…
Володя знал, что раненому в живот пить нельзя, но … но капитан открыл глаза и тоскливо посмотрел на Володю. Смочу ему губы, может, будет достаточно, решил тот. Пилоткой он зачерпнул в луже воды, сразу вспомнил про свой живот, но отогнал эту мысль. Надо спасать капитана. Вылил немного воды ему на губы. Еще. Капитан тихо вздохнул, слизнул языком капли. «Все, – решил Володя, – ждать нечего, пора в путь». А путь был только один – вперед за ротой. Думать о том, как далеко ушла рота, он не стал. У него не было другого выбора – он не мог бросить здесь капитана, умирать под этой белой луной, одинокого, беспомощного своего командира. Он не мог, бросив его здесь, догнать роту и сказать, мол, умер Моисеенко, ничего нельзя было сделать, рана смертельная, слава Богу, я жив. И ему поверили бы, это война. Но он знал, что сам-то он никогда бы не простил себе этого, никогда бы не забыл тихо лежащего командира, еще живого, незряче смотрящего в молдавское небо.
Дорожка-тропинка поросла влажной травой, поэтому тянуть плащ-палатку было немного легче, чем раньше. А главное – не мешали стебли кукурузы. Луна, поднимаясь все выше и выше, хорошо освещала путь. «Свети, свети, дура!» – почему-то он нагрубил вслух своей помощнице. Капитан никак не проявлял себя. Временами Володя останавливался, чтобы приложить ухо к его груди. Жив ли? Сердце билось медленно и слабо. Но билось, и Володя тащил и тащил…
– И откуда только взялись силы, – вспоминает Антоныч, – Моисеенко-то не мелкий был, да и не на колесах я его вез. Но тянул и тянул, ничего по сторонам не замечал. Выйди сейчас немцы на эту тропу, я бы, наверное, так автоматически и пер бы на них. Помню, мыслей никаких не было, я ничего не чувствовал, только останавливался время от времени. Жив? Жив. И тянул снова…
Роту он увидел где-то к полудню следующего дня. Так, во всяком случае, ему казалось. Бойцы сидели и лежали на траве. Вот один из них заметил Володю, что-то крикнул, показывая на него рукой. Несколько бойцов вскочили и побежали навстречу, подняли плащ-палатку с капитаном, быстро понесли вперед… Кто-то тормошил его, заглядывая в глаза, что-то говорил. Володя ничего не слышал, ничего не понимал. Сердце словно упало куда-то, и никак не могло подняться. «Ка…» – он пытался что-то сказать, но вместо этого увидел, как верхушки кукурузных стеблей наклонились и легли набок…
– Пионер, Пионер… Володя!
Он открыл глаза. «Это что, я лежу что ли?» – вдруг осознал Володя. Он приподнялся и сел, голова кружилась, и майор Бондаренко, присевший на корточки рядом, уплывал куда-то вправо.
– Ну, ты молодец. Пионер! – майор пытался заглянуть Володе в глаза, словно ища там поддержки. – Я думал, что у капитана так, легкое ранение… Он же так лихо стрелял!
– А вы? – тихо спросил Володя.
– Что я, что я? – майор снова, как тогда на дороге, вытер платком лоб и оглянулся по сторонам. Что-то знакомое было в этом жесте. – Как там, на дороге, – вспомнил Володя.
– Ты понимаешь, Пионер, капитана царапнуло, ты идешь на подмогу, а рота одна осталась. Вот я и принял решение. Думал, вы скоро нас догоните. А тут приказ, передислоцироваться вперед…
– А если бы нас убили? Почему вы не прислали ребят, подкрепление?
Володя почувствовал тошноту, и его вырвало прямо на грязные сапоги Бондаренко. Тот, как был на корточках, так и сделал два неуклюжих движения назад. «Танцор!» – подумал Володя. Стало легче. Бондаренко вытер сапоги листьями кукурузы.
– Короче, что я тут перед тобой… Приказ есть приказ. И все. А за капитана спасибо! Кстати, ты мой бинокль там не видел?
Майор уже полностью владел собой. «Старшина! – крикнул он на ходу. – Срочно бричку и вези капитана в санбат. Да быстрей, головой отвечаешь!»
«Ну и сволочь же ты!» – подумал боец Николаенко. Он понял, что хотел сказать капитан.
… Хотя позже, осмысливая все, что произошло, Владимир понял всю сложность и неоднозначность ситуации, каких в войну было много и которые, может, и заставили Бондаренко принять или не принять…такое решение.
…Мы стоим в главной комнате Антоныча, «горнице», как сказали бы раньше, и я опять рассматриваю большое фото в рамке на стене, явно увеличенное со старого, маленького. На фото вся семья Николаенко – отец в военной форме, с орденом на груди, Володя в том самом «буржуйском» польском костюмчике. И мама – улыбчивая, еще ясноглазая тогда. «Это мы в Одессе, в 39-м», – снова поясняет Антоныч. Он тоже в который уже раз всматривается в давно знакомую фотографию, будто хочет увидеть и понять что-то новое. «Мышь», – говорю я и показываю пальцем. На пороге прихожей нагло сидит маленькая серая тварь и, кажется, даже с любопытством посматривает на нас. «Кыш, собака!» – топает ногой Антоныч, и мышь исчезает.
– А ты знаешь, Бондаренко-то у меня бинокль все же забрал, – говорит Антоныч. – Я имел неосторожность вытащить его из «сидора» и повесить на грудь. Это же вещь! А он как раз проезжал мимо. «А, – говорит, – спасибо, Пионер, что бинокль мой там не забыл! Давай-ка его сюда!» Ну что, отдал я бинокль. А куда деваться? Ну а он тогда мне: «Видишь вон, кони пасутся? Иди, забери себе одного!» Это, мол, говорит, тебе награда. Не уточняет за что, но я и так все понимаю. Короче, – это трофей тебе такой вот в награду. Ну, я пошел, выбрал одного. Хороший конь… Все идут пешком, а я верхом. Без седла сначала, но потом и седло достал. А тут майор, гад, на моего коня глаз положил. «Отдай-ка, Пионер, мне коня, – говорит, – поездил и хватит!» – Я ему: «Так это же моя награда, а награды не забирают обратно!» Он туда-сюда, но понял, что ситуация не самая ловкая для него. Отстал…
– Владимир Антоныч, – спрашиваю я с легким недоумением, – но это же чей-то конь, у него ведь есть хозяин? Как можно – взять, отобрать. Кормилец же чей-то!
Теперь очередь Антоныча смотреть на меня с выражением легкого недоумения в глазах.
– Так это же мобилизация в пользу Советской Армии! Война же. Что здесь непонятного?
Действительно. Тогда, наверное, с этим все было ясно и просто. Я сдаюсь.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
ВЛАДИМИР АНТОНОВИЧ НИКОЛАЕНКО
ВЕТЕРАН ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ.
НАГРАЖДЕН ОРДЕНАМИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙ-НЫ 2-Й СТЕПЕНИ, ТРУДОВОЙ СЛАВЫ III СТЕПЕНИ, МЕДАЛЯМИ «ЗА ОТВАГУ», «ЗА ОБОРОНУ КАВКАЗА», «ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ БЕЛГРАДА», «ЗА ВЗЯТИЕ БУДАПЕШТА», «ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ПРАГИ», «ЗА ВЗЯТИЕ ВЕНЫ», «ЗА ПОБЕДУ НАД ГЕРМАНИЕЙ В ВОВ В 1941-1945ГГ.», «ЗА ПОБЕДУ НАД ЯПОНИЕЙ», «ЗА ОСВОЕНИЕ ЦЕЛИННЫХ И ЗАЛЕЖНЫХ ЗЕМЕЛЬ», «ЗА ТРУДОВУЮ ДОБЛЕСТЬ».
 
|
